А на лавочке сидел пожилой мужичок в черных флотских брюках
старого образца и тельняшке, строгал ножичком какую-то деревяшку и тоже смотрел
так философски, что непонятно было: то ли собака похожа на хозяина, то ли
наоборот и кто от кого нахватался.
Лицо у флотского дедушки было румяное и доброе, глаза –
насквозь ласковые, совершенно седые волосы укладывались волнистыми прядями сами
по себе. Он походил на добряка-боцмана из старых советских мультиков – и мало
кто знал, какое количество крещеного и басурманского народа лишил жизни по
всему земному шару этот обаятельный дедушка в те поры, когда был еще не
дедушкой, а крепким «морским дьяволом» – из самых п е р в ы х. Даже Мазур и
половины не знал о дедушкиных подвигах – потому что секретность с иных
заграничных забав не снимается вообще, хоть миллион лет отстучи...
Одним словом, невероятно мирное было подворье, ни в малейшей
степени не похожее на притон похитителей людей. За то и ценилось как идеальная
база: вся деревня Михалыча уважает, полагая отставным штурманом дальнего
плавания, участковый с ним чаи с водочкой гоняет, местная администрация по
большим праздникам зовет выступать перед народом, что Михалыч нехотя и делает,
нацепив, понятное дело, лишь парочку самых распространенных орденов из своих
двух дюжин...
Спрыгнув на землю, Мазур размял ноги, оглянулся на машину и
распорядился:
– Выводите сердешного...
Атаман с Кентавром вмиг вытряхнули на свет божий лысого
пленника, представлявшего собою чуточку сюрреалистическое зрелище: босиком, в
том же роскошном халате, разъехавшемся на жирном пузе, на голову нахлобучен
плотный черный мешок, как и полагается. Дедушка Михалыч проворно встал, подошел
поближе и с живым интересом полюбопытствовал:
– Зрю я, соколики, с добычею?
– Да так, по мелочи... – сказал Мазур.
– Ну уж, не прибедняйси, куманек, – покачал головой
Михалыч, как две капли воды похожий сейчас на того самого мультяшного
боцмана. – Карась, я гляжу, икряной – пузат, осанист, ладиколоном
дорогущим так и вонят, как девка непотребна...
Старый волк в совершенстве владел тремя европейскими языками
и одним азиатским, но для души полюбил в последнее время разыгрывать этакого
персонажа «Записок охотника».
Лысый завертел башкой, прислушиваясь к окружающему и, по
всему видно, пытаясь понять, куда его занесло.
– Ишь, шевелится, прыткой... – сказал Михалыч.
И неуловимым движением выбросил руку, целя повыше отвисшего
брюха. Мазур так и не сумел заметить, куда пришелся тычок большого
пальца, – но лысый, издав нечто среднее меж оглушительной икотой и визгом,
обвис, ломаясь в коленках, так что конвоирам пришлось его подхватить за ворот и
полы халата. Присутствующие смотрели на Михалыча с нешуточным уважением, а тот,
благодушно улыбаясь, громко сообщил:
– Ох, не потерял еще дедушко хватку-то, одначе... Это что ж,
аспид сей денежки законному владельцу возвертать не хочет?
– В корень зришь, дедушко, – сказал Мазур. –
Упирается, паршивец. Бает, что жаль ему возвертать этакую финансовую сумму...
Самому, мол, нужнее – на цацки заграничные, напитки алкогольные и девок
блудливых...
– Господи ж ты боже мой, – со слезою в голосе протянул
Михалыч, – и как только мать сыра земля носит таких прохвостов... Так это
что ж, ребятушки? Выходит, вразумить нужно скупердяя грешного, и
незамедлительно – голой жопою, скажем, на печку раскаленную али там ухи резать
в четыре приема...
– Пользительно также, сдается мне, пальчики в дверь
заложить, да по двери-то и пнуть от всей удали, – улыбаясь во весь рот,
внес предложение Атаман.
Мазур покосился на пленного и ухмыльнулся: лысый, уже
отошедший от короткого болевого шока, замер, словно статуя, – без
сомнения, переживая нешуточный надрыв чувств.
– Истину глаголишь, отрок, – сказал дедушка
Михалыч. – Вот только, не в укор вам, нонешним, будь сказано, и з я ч н о
с т и не вижу я в ваших предложениях с мест. Грубовато, робяты, право слово.
Совсем даже неизячно. Послушайте старого человека, он дурного не посоветует –
как-никак, нешуточный жизненный опыт. Берете, стало быть, свечечку стеариновую,
лучинок парочку да плоскогубцы обычные...
И он с ангельской кротостью подробно изложил описание столь
жуткой и замысловатой процедуры, что пленный невольно попятился, так что
пришлось возвращать его на исходную позицию. Мазур повелительно мотнул головой,
и лысого потащили в дом, затолкнули в комнату, чьи окна выходили на огород и
соседские заборы, так что сориентироваться человеку, с которого сдернули мешок,
было решительно невозможно.
Лишние вышли, остались только Мазур, в хозяйской позе
разместившийся за покрытым новехонькой клеенкой столом, усаженный на стул лысый
и Атаман, возвышавшийся над пленным в качестве конвоя. Лысый на него мимолетно
оглянулся, что ему, безусловно, душевного равновесия не прибавило: душа у
Атамана была нежная, как тропический цветок, вот только, так уж получилось,
сочеталась с метром восемьдесят семь роста, бритой наголо башкою и физиономией,
в данной конкретной ситуации способной довести впечатлительного человека до
инсульта.
– Располагайтесь, Павел Петрович, располагайтесь, –
сказал Мазур гостеприимно. – Разговор у нас с вами будет долгий... а
может, и нет. Это уж от вас зависит, золотой вы наш, бриллиантовый... – Не
меняя позы и не убрав благожелательной улыбки с лица, он рявкнул зло: – Так ты
что же, сука, решил, что долги можно всю жизнь не отдавать? Меж приличными
людьми так не полагается...
Лысый зло таращился на него исподлобья, левая щека у него
чуть подергивалась. Мазур с радостью констатировал, что собеседник, по всему
видно, не собирается ни с инфарктом со стула падать, ни даже обливаться
горючими слезами, а значит, досадные случайности вроде совершенно ненужного
трупа на руках исключены.
Потом лысый с капелькой деланого возмущения воскликнул:
– Какие такие долги? Пояснее выражайтесь, пожалуйста. Что-то
я за собой не помню никаких долгов...
– Ах ты, раскудрявая твоя башка со вшами... – ласково
сказал Мазур. – Сплошная невинность, а? Да на тебе долгов больше, чем блох
на барбоске...
– А конкретно? – спросил лысый напряженно, очень
напряженно. На лбу у него пот сверкал крупными бисеринами.
– Ну, давай освежать твою девичью память, Павел Петрович... –
сказал Мазур. – Знаешь ты Шарипова Ильхана? Только не говори, сучий
потрох, что незнаком тебе такой человек. Прекрасно ты его знаешь. Он-то,
наивная душа, тебя считал надежным другом, вот и крутанул на пару с тобой
сделочку на доверии. В том смысле, что работали вы вместе, бабки должны были
поделить поровну, вот только ты его законную долю зажал. Ну, а поскольку сделка
имела свою специфику, документиков никаких не имелось и в суд ему идти было не
с чем, а о к о л ь н ы м и методами он тебя достать поначалу не смог, потому
что у тебя крыша покруче... Вот тебе события в кратком изложении. Должен ты ему
его законную долю, чего уж там. По всем понятиям должен. Что ж, если он
татарин, так ему и долю отдавать не надо? Неужто, Павел Петрович, у тебя до сих
пор злость затаилась на татаро-монгольское иго? Так это когда было... К тому же
некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского
ига. Читал я парочку. В любом случае нехорошо, Пашуня...
