Затем она снова опустилась в воду и воскликнула:
— Так-то, Джеймс Стюарт! Вот вас и нет!
— Аминь! — произнесла Сюзан, увидев, что госпожа поднялась из ванны, и оборачивая ее пушистым полотенцем. Кат засмеялась счастливым смехом.
— Почему, Сюзан, мы так хорошо понимаем друг друга, хотя ты прислуживаешь мне всего лишь несколько лет? Твоя тетушка Эллен была у меня со дня моего рождения, а теперь так действует мне на нервы!
— Это потому, госпожа, что она приняла вас еще ребеночком. Трудно относиться к человеку всерьез, если вы меняли ему пеленки. Она лучше находит общий язык с леди Бесс. К тому же тетушка слишком стара, чтобы круто менять свою жизнь и отправляться бродить по свету.
— Да, моя чопорная Бесс вполне подходит для Элли.
Боже мой, Сюзан! Еще каких-то неполных два месяца, и Бесс станет женой!
— Да, за нее можно не бояться. А как с остальными?
— О них тоже позаботились, и больше об этом говорить не будем.
Сюзан поняла намек. Она помогла госпоже одеться и отправилась делать другие дела.
Рождество в Гленкерке отпраздновали тихо. Была прекрасная полуночная месса в церкви аббатства. Потом все спустились в фамильный склеп под часовней и при свете свечей украсили его зеленью. Вслед за аббатом Чарлзом Лесли произнесли молитвы. Когда семья ушла. Кат осталась, сидя на небольшой мраморной скамеечке. В мерцающих отблесках свечи, в глубокой тишине, она набиралась сил. Ее глаза переходили от могилы к могиле, пока не добрались до большой медной таблички с надписью: «Патрик Пан Джеймс Лесли, четвертый граф Гленкерк, родился 8 августа 1552 года, погиб в море в апреле 1596 года. Оплакиваем любимой женой Катрионой Маири и их девятью детьми. Покойся в мире». Она почувствовала, как веки ей жгут слезы.
— Ох, Патрик, — прошептала Кат, — говорят, что ты погиб, а я не верю, хоть это и противоречит разуму. Я знаю, что ты никогда не вернешься сюда, Патрик. Джеми снова волочится за мной, и я должна либо бежать, либо навлечь позор на Гленкерк. Я уезжаю к Ботвеллу и знаю, что ты поймешь.
Она встала и перешла к могиле прабабки.
— Что ж, ты, великая хитрюга, — тихо сказала она, — даже в смерти ты сделала по-своему — я вышла замуж за твоего драгоценного Патрика и дала Гленкерку новое поколение. Но теперь уж, Мэм, все будет по-моему.
И тут по ее спине пробежал холодок, потому что ей послышался слабый смех. Послышался ли? Она прошла к лестнице. И, оглянувшись, улыбнулась.
— Прощайте, мои славные предки!
В канун Нового года погода была ясная и холодная.
В небе ярко светили звезды и стояла полная луна. В ту ночь устроили великий пир, и волынщики столько раз обходили стол, что у Кат уже голова раскалывалась от шума. За несколько минут до полуночи все семейство поднялось на зубцы крепостной стены и стояло там на холоде, наблюдая огромные костры, пылавшие на окрестных горах. Шотландия приветствовала новый, 1597 год.
Одинокий волынщик мягко и неотступно наигрывал «Элегию Лесли». За горами отвечали волынщики Сайтена.
Кат не смогла удержаться, и по ее щекам покатились слезы. К счастью, никто их не заметил, кроме Джеми, который успокаивающе обнял мать рукой. Потом, когда они шли к большому залу, она улыбнулась ему мимолетной улыбкой и сказала:
— Надеюсь, ты будешь понимать жену не хуже, чем мать.
— Ах, мадам, конечно. Конечно же.
Она ласково рассмеялась.
— Какой ты славный шалун, Джеми. Твой отец гордился тобой так же, как я. И знаю, он был бы рад узнать, что Гленкерк оказался в надежных руках.
Сын ответил благодарной улыбкой и, отведя графиню в сторону, сказал:
— У меня есть для тебя чудесный новогодний подарок. Позволь мне вручить его сейчас.
И Джеми увлек ее по коридору в покои графа. А там, усадив на стул в прихожей, бросился в свою спальню.
Минуту спустя он вернулся с плоской коробкой из красной кожи.
Какое-то время она разглядывала эту неоткрытую коробку, лежавшую у нее на коленях. То, что содержимое ее имело огромную ценность, не подлежало сомнению.
Это была первая ценная вещь, которую ей дарил сын.
«Еще одно доказательство, — грустно подумала Катриона, — что его отца больше нет». Стряхнув с себя эту печальную мысль, она открыла коробку и смогла уже только вздохнуть. На черной бархатной подкладке лежала самая прекрасная подвеска, какую ей когда-либо приходилось видеть. Украшение имело вид полумесяца, дополненного до круга ажурной работой, оно посверкивало мелкими бриллиантами и позвякивало крошечными колокольчиками.
— Джеми! Джеми!
Кат подняла подвеску перед собой на вытянутой руке, восхищаясь изумительной цепочкой.
— Точь-в-точь, как была у Мэм, — гордо заверил сын.
— Я никогда не видела, чтобы Мэм носила что-либо подобное ни с гленкеркскими драгоценностями, ни с султанскими, — заметила Кат.
— Ты права, мама! Она оставила свою подвеску в Стамбуле. Отец говорил мне. В ее спальне во дворце была изразцовая стена, по-моему, у камина. Она приказала сделать за ней тайник и обшить дорогими породами дерева. Там и хранила свои драгоценности. А когда ночью в спешке покидала дворец, то забыла про подвеску, которая лежала в самой глубине. Мэм говорила отцу, что всегда сожалела об этой потере. Султан отметил таким подарком рождение их первого сына, Сулеймана. И возможно, подвеска до сих пор еще там.
— Но откуда ты знаешь, что эта точно такая же, если никогда не видел ту?!
— Мэм не раз подробно описывала ее отцу. А он описал мне. Он часто говорил, что ты похожа на твою прабабушку — гордая, своевольная и вместе с тем мудрая.
— Спасибо, Джеми.
Внезапно сын снова превратился в мальчика.
— Я хотел, чтобы у тебя была обо мне хоть какая-нибудь память! — воскликнул он. Голос у Джеми чуть-чуть дрожал, и он едва мог скрыть волнение.
— Но почему же, дорогой, — возразила Кат, обхватив его лицо ладонями. — Я не забуду тебя! Ты мой первенец, и у нас с тобой больше общего, чем ты даже осознаешь. Когда ты еще только плавал в моем животе малюсенькой рыбкой, то я уже с тобой разговаривала.
Ты давал мне силу.
Он рассмеялся.
— А о чем ты говорила, мама?
— О всяких глупых вещах, Джеми. — И Кат на мгновение замолчала. — Тебе нельзя будет приехать ко мне еще несколько лет, но как только король забудет меня, вы с Беллой сможете нас навестить.
Сын печально поглядел на нее и сказал тихо, но очень отчетливо:
— Пусть будет проклят Джеймс Стюарт в пылающем аду! — И, повернувшись, вышел.
Кат щелчком закрыла коробку с драгоценностью.
— Ты как эхо выразил мои чувства, сын, — сказала она и тоже пошла из комнаты.
