— Я… я… я не люблю вас, мой господин Чикалазаде.
Я люблю своего мужа. В моей стране женщина, которая отдает свое тело мужчине без любви, считается самой последней тварью.
— Но я люблю тебя. Нет, Инчили, не смотри так недоверчиво. Я говорю правду. Если бы меня волновало только одно твое прелестное тело, то меня не заботили бы твои чувства. Но они меня заботят. Если я не буду обладать тобой вполне, любовь моя, то не смогу обладать тобой вовсе, а это мне непереносимо. — Напряжение, звучавшее в его голосе, даже пугало. — Ты никогда больше не увидишь своего мужа. Теперь ты принадлежишь мне. Но я запасся терпением, ибо хочу, чтобы ты меня любила.
И снова ее губы ощутили этот чувственный рот, требовательный и жгучий. Не в силах сдержаться. Кат прильнула к ненасытному мужчине и почувствовала, как его руки поглаживают ее дрожащее тело. Губы визиря оказались на ее грудях, и язык уже мучил их, пытал, чертил свои узоры, и соски немедленно восстали в ответ жесткими остриями. Но вот он двинулся дальше по животу, подрагивающему под его прикосновениями, и стал опускаться ниже и ниже, ища доступа к ее сладости. С каждым разом его язык погружался все глубже, пока она совсем не потеряла голову от накатывавшихся на нее волн удовольствия. А затем и сам мужчина вошел в нее, твердый и острый, и Кат закричала от блаженства, со стыдом умоляя любовника не останавливаться.
Но и Чикалазаде никогда в жизни так не желал протянуть наслаждение. Эта женщина воспламеняла его страстью, несравнимой с тем, что он знал прежде. Его кипучее семя уже бурно в нее изливалось, и наложница голосила от радости.
Но потом, успокоившись в его объятиях, она снова зарыдала, смачивая слезами волосы мужской груди. Визирь крепко прижал чужестранку к себе, поглаживая ее золотистые волосы и утешая нежными словами. На какой-то короткий миг он проникся ее горем, ибо сам осознал, что если когда-нибудь потеряет Инчили, то его собственная жизнь лишится смысла. Он, Чикалазаде-паша, великий визирь султана Мохаммеда III, оказался пленником в сетях у этой прекрасной, непокорной невольницы. Какая ирония судьбы!
Плач прекратился, и Чикалазаде уснул, не выпуская ее. Проснувшись в ночной тьме, он почувствовал, что женщина не спит.
— Хаммид сказал, — тихо произнес визирь, — что ты ощущаешь себя в заточении. Не хочешь ли выехать со мной завтра ночью? Будет полнолуние, а у меня на Босфоре есть небольшой островок. Там есть беседка, и крыша в ней открыта небу. Завтра вечером я увезу тебя туда и буду любить под звездами при лунном свете.
Она задрожала, и, почувствовав это, Чикалазаде повернулся и притянул ее в свои объятия. Его губы были нежны, нежно было и его тело; визирь снова овладел Катрионой, насладившись слабым стоном ее уступки. На этот раз она уже не плакала, а потом даже ласково прильнула к нему.
Вышло очень удачно, что на следующий день у Чика не оказалось государственных дел, ибо он не мог думать ни о чем, кроме Инчили. Утром визирь обсудил со своим управляющим, что надо подготовить к вечеру. А ближе к полудню отправился навестить жену.
Латифа Султан была правнучкой Селима I и внучкой единородной сестры Сулеймана Великолепного.
Эта красивая женщина унаследовала от прабабушки Фирузи Кадим нежнейший цвет кожи, а от бабушки Гюзель Султан — мягкий нрав. Ее длинные белокурые волосы имели серебристый оттенок, глаза отливали бирюзой. Замуж за Чикалазаде-пашу принцессу выдали еще девочкой, и дети их уже стали взрослыми и жили отдельно. Дни Латифы протекали в удовольствиях, а с мужем она сохранила дружбу. Раз в неделю, по пятницам, визирь приходил к ней в постель, но обычно просто спал, потому что она не была особо склонна к любовным утехам. Богатый гарем вполне удовлетворял чувственные запросы паши, а супруга достойно выполнила свой долг, родив ему детей, так что он относился к ее сдержанности с уважением.
В то ясное утро Чикалазаде сидел радом с супругой в небольшой беседке, откуда открывался вид на море. Паша выглядел слегка изможденным, и Латифа подумала, его возраст уже дает себя знать.
— За все те годы, что мы вместе, я никогда не просил об одолжении, — сказал визирь. Принцесса улыбнулась.
— Наверное, ты попросишь о большом одолжении, раз напоминаешь об этом.
— Ты — османская принцесса, и тебе никогда не грозило, что я приведу еще одну жену, ведь я могу сделать это только с твоего позволения. И пока я никогда не хотел брать другую жену.
— Это новая невольница, Инчили, — спокойно сказала Латифа. — Но разве мало, что ты обладаешь ее телом?
— Мало, — тихо отвечал визирь. — Хочу большего и не думаю, что она уступит, пока не станет моей женой.
— Она так сказала?
— Она не знает наших обычаев. Ей, по-моему, и в голову не приходило, что я могу захотеть взять ее в жены.
Но тебе она понравится, Латифа.
— И Хаммид меня в этом уверяет, — сухо заметила принцесса, а затем прямо взглянула на мужа. — Не знаю, должна ли я верить своим глазам, но они говорят мне, что ты влюблен. Может ли такое быть, чтобы великому Чикалазаде-паше вскружила голову простая женщина?
Ты и на самом деле в плену этой нежной страсти?
— Не смейся надо мной, Латифа, — жестко одернул ее визирь.
— О, мой дражайший Чика, я и не смеюсь! Поверь мне, вовсе нет! Ты просто всегда гордился, что твои чувства остаются при тебе. А теперь я вижу совсем другого человека. Очень хорошо, мой господин. Хаммид говорит, что мне не придется изображать забытую Гюльбехар подле твоей любимой Курхемы, так что я даю тебе разрешение взять Инчили второй женой.
Когда произойдет это радостное событие?
— Сегодня вечером, перед тем как я поеду с ней на остров Тысячи Цветов.
— Так скоро, мой господин?
— Инчили должна у меня забыть прошлое, за которое так цепляется. А став моей женой, она почувствует себя спокойнее. — Опустившись на колени, визирь взял руки Латифы и нежно поцеловал. — Спасибо, моя голубка. Ты всегда все понимала.
Он пошагал прочь по саду, а на принцессу, глядевшую ему вслед, накатилась волна жалости. Она еще не видела ту, которую звали Инчили, но ей уже было ясно, что муж, добиваясь обладания этой женщиной, ищет обладания луной. А такое желание никогда не осуществится.
51
— Тебе надо стать мусульманкой, Инчили, — тихо сказал Хаммид.
Кат раскрыла глаза.
— Никогда!
— Не будь глупенькой, моя дорогая, — упрекнул ее евнух. — Это же просто для виду. Просто шесть раз в день надо встать на колени и произнести молитву. Кто же узнает, что у тебя в душе? Только Бог.
Катриона задумалась. Слова Хаммида казались разумными. И несомненно, так же посчитала и ее прабабка, ибо не могла она быть любимой женой султана и в то же время прилюдно исповедовать христианство. В конце концов ее заботило только одно — выжить и бежать.
— Очень хорошо, — услышал Хаммид. — Сделаю, что вы просите.
