Пополудни Кат подвергли особому очистительному омовению, а затем отвели в женскую мечеть, располагавшуюся поблизости. Машинально ответив там на вопросы престарелого муэдзина, она к вечеру официально приняла ислам.
Новообращенная, однако, не знала, что, едва она вернулась во дворец, Чикалазаде, как визирь, подписал бумаги, делавшие Инчили его второй женой. По мусульманскому закону это могло происходить без согласия невесты и даже без ее ведома. Требовалось только разрешение ее охранителя, а им был Хаммид, принявший в качестве свадебного подарка большую сумму золота.
Пришел вечер, и Кат в нетерпении стала ждать паланкин, в котором ее отнесут на лодку визиря. Выход в мечеть обострил у пленницы тягу к свободе, и она даже сумела примириться с тем, что являлась пока собственностью Чикалазаде-паши. И уже решила больше не сопротивляться визирю. Ее цель — вернуться к мужу, в Италию, а для этого надо суметь переговорить здесь, в Константинополе, с семейством Кира. А позволят ей это сделать только тогда, когда станут доверять, когда убедятся, что она довольна своим положением.
Даже верная Сюзан не должна догадаться, что на уме у ее госпожи. Эту тайну надо держать при себе, пока замысел побега не примет окончательный вид. Но тут раздался голос Хаммида, и Кат виновато вздрогнула.
— О чем задумалась, Инчили, красавица моя? Женщине не к лицу глубокие мысли.
Она рассмеялась.
— Ты застал меня врасплох, Хаммид, но думаю, ход моих мыслей ты одобришь. Я думала о том, что ты прав.
Не скажу, что это мне легко, но я решила попробовать смириться со своей судьбой. В конце концов, она не такая уж и страшная. Возможно, со временем я . сумею полюбить моего господина Чикалазаде.
Как ты думаешь, Хаммид, такое может случиться? Визирь, похоже, и в самом деле ко мне неравнодушен.
Евнуху едва удалось скрыть свою радость.
— Если хочешь, — осторожно начал он, — то я бы мог немного успокоить твои тревоги. Ты мне доверяешь?
— Попробую, — отвечала Кат. — Но что ты станешь делать?
— Это старинный способ расслабления, называемый гипнозом. Я погружу тебя в особое состояние и внушу некоторые понятия. Когда ты проснешься, то почувствуешь себя свободнее. Однако не бойся, ибо если ты не желаешь подчиняться моим внушениям, то гипноз не подействует.
Сила твоей собственной воли — лучшая твоя защита.
— Я доверяю тебе, Хаммид, — решительно сказала Кат, — приступай.
Евнух снял у нее с шеи золотую цепочку с маленькой бриллиантовой слезкой.
— Смотри на этот камешек, Инчили. — Евнух медленно покачал им перед ее глазами. — Как красиво он переливается всеми цветами радуги.
Ласковый голос успокаивал, и Кат почувствовала, как ее окутывает сладостное тепло.
— Надо сосредоточиться на этой слезке, дитя мое, и скоро ты начнешь расслабляться.
Подвеска медленно покачивалась. Телом Катрионы все более и более овладевала истома, веки ее становились тяжелее и тяжелее, пока совсем не сомкнулись.
— Ты спишь, Инчили?
— Да, Хаммид.
Евнух вытащил у Кат булавку из платья и, подняв ногу своей подопытной, быстро воткнул острие в нежную подошву. Спящая не дернулась, даже не вскрикнула, и он посчитал, что можно приступать к делу.
— Готова ли ты покориться Чикалазаде-паше, твоему хозяину и господину?
— Да, Хаммид, я, насколько смогу, постараюсь ублажить его.
— Я рад, Инчили, и хочу, чтобы ты была счастлива.
Ведь и нужно-то для этого совсем немного. Только повинуйся велению своего тела, красавица, пусть оно переборет твой живой ум. Господин Чикалазаде горячо любит тебя. Разве ты не хочешь его обрадовать, показав, что он доставил тебе удовольствие?
Она молчала, словно превозмогая свои чувства, а затем ее голос тихо ответил:
— Да, Хаммид. Я отдамся моему господину Чика.
Евнух удовлетворенно улыбнулся.
— Спасибо, моя дорогая. Я доволен, что вам обоим предстоит большое счастье. И еще об одном, милая. Не надо говорить визирю об этой нашей беседе. Он не должен знать.
— Я не скажу.
— Очень хорошо, Инчили. А теперь я начну считать, и на счет «три» ты проснешься со свежими силами, готовая всю ночь ублажать своего господина. Раз..: два… три.
Глаза у Кат открылись.
— Чудесно! — воскликнула она. — Я спала, Хаммид, но отчетливо тебя слышала. И я словно заново родилась.
Спасибо, друг мой.
Евнух опять улыбнулся.
— Ты готова сейчас же идти к визирю?
— Да.
— И сегодня я снова должен похвалить твой костюм.
Тут уж улыбнулась и Кат. Ей приятно было носить роскошные одежды фаворитки, и свой внешний вид она продумывала очень тщательно. Сегодня ее выбор пал на бледно-розовый шелк, пронизанный серебряными нитями. Жакетка, надетая поверх кисейной блузы, тоже розовой, имела оторочку серебром и голубыми лазуритовыми камешками. На поясе и тапочках чередовались серебряные и бирюзовые полосы. Серебряные браслеты украшали руки, а в уши были вдеты серьги, выточенные из бирюзы.
На этот раз Сюзан сделала ей новую прическу. Собранные назад и кверху, пышные золотистые локоны превратились в огромную косу, куда вплели бирюзовые ленты и ниточку крошечных жемчужин. На ее прекрасное лицо падала розовая кисейная вуаль.
Взволнованная предстоящей прогулкой, Катриона едва смогла усидеть в паланкине. Носильщики пробежали по гаремным коридорам, вышли в парк и доставили ее на мраморную пристань, где уже ждала лодка визиря.
Глазам шотландки предстало изящное судно, полностью позолоченное и расписанное по бортам красной глазурью. Украшенные финифтью бледно-голубые весла перемежались с серебристыми, а на веслах были черные, как деготь, рабы. Гребцы, сидевшие на серебристых веслах, были одеты в голубые атласные шаровары с серебристым поясом, а сидевшие на бледно-голубых, наоборот, — в серебристые шаровары с голубым поясом. Навес на лодке, разрисованный полосами тех же красного, золотистого, голубого и серебристого оттенков, подпирался четырьмя позолоченными столбами с резьбой из цветков и листьев. По сторонам его свисали шелковые кисейные занавеси, ярко-алые и золотистые, а палубой служил настил из отполированного розового дерева. Под навесом, возлежа среди несчетного количества подушек всех тонов и оттенков, уже ждал свою новую супругу Чикалазаде-паша.
Хаммид осторожно перевел ее с паланкина на лодку.
Поудобнее опершись на подушки. Кат легла на бок рядом с визирем и подняла к нему глаза. Тихим голосом, стараясь передать побольше страсти, она сказала:
— Добрый вечер, мой господин.
Лицо паши осветила улыбка.
— Добрый вечер, Инчили.
Повернувшись к надсмотрщику, он кивнул. Лодка медленно отчалила от пристани и пошла прямо в Босфор, двигаясь к Черному морю. Солнце еще не село, и видны были по-летнему зеленые горы, обрывавшиеся к воде. Небо за ними сияло буйством красок — розовых, золотых, лиловых, густо-пурпурных, кораллово-красных, — которые переливались на синем фоне.
