— А я тем временем выведу тебя из дворца, — подхватил Баба Гарун. — Все это можно легко проделать за одну ночь.
Тебя, моя разумная красавица, нужно переодеть мальчиком.
Вы с братом присоединитесь к каравану, идущему на побережье, и через несколько дней сможете сесть на судно, отплывающее на родину.
— Значит, ты согласен? — обрадовалась Ронуин.
— Я помогу тебе, — решил Баба Гарун, — но только ради безопасности и счастья моей дорогой госпожи. Она благородно утверждает, что желание халифа должно быть исполнено. Ее воспитали так, что прежде всего она думает о повелителе. Ты же, Hyp, сначала заботишься о себе. Я уже подумывал устроить так, чтобы ты подхватила какую-то непонятную болезнь и умерла, прежде чем подаришь халифу дитя. Если моя госпожа не способна или не желает защитить себя и своего сына, значит, это должен сделать я.
Таков мой долг. Однако я не питаю к тебе злобы. Ты всегда почитала и любила Алию, поэтому я согласен на твой план.
— Спасибо, Баба Гарун, — выдохнула Ронуин. Ее сердце неистово билось. Известие о том, что евнух замышлял ее убийство, по-настоящему испугало ее.
— Возвращайся к себе, Hyp, — велел он. — Я свяжусь с твоим братом, и вместе мы все устроим. Тебя известят, когда придет время. Не стоит меня опасаться. Hyp. Ты сама придумала, что делать, и я не выдам тебя ради любви, которую мы оба питаем к госпоже Алие. Иди.
«Какая добрая улыбка! И все же он крайне опасен».
Ронуин поднялась, не забыв поклониться могущественному человеку, и поспешила в свои покои. Не понятно, радоваться ей или печалиться. Трудно сказать, действительно ли он ей поможет или все-таки пойдет к халифу? Жизнь в гареме научила ее одному: никому нельзя доверять. Однако она не нажила врага в лице Баба Гаруна. Может, он и сдержит слово…
— Что он сказал? — набросилась на Ронуин Найлек, стоило той показаться в дверях. — Бьюсь об заклад, ему не слишком хочется, чтобы ты подарила повелителю ребенка. Он верный слуга госпожи Алии. — Она неодобрительно поджала губы.
— Конечно, — кивнула Ронуин, — так и должно быть.
Он растил ее с самого детства. Но я и сама не уверена, что готова стать матерью.
— Если будешь тянуть, не успеешь оглянуться, как постареешь и сморщишься, — пожурила госпожу Найлек, и служанки весело захихикали. — Тебе уже больше восемнадцати, госпожа Hyp, и моложе ты не станешь. Если наш повелитель хочет от тебя ребенка, ты должна подарить ему дитя. Это твоя обязанность.
— Замолчи! — взорвалась Ронуин. — Ты забываешься, Найлек. Всю свою жизнь я только тем и занималась, что исполняла очередной долг! Если Аллах пожелает, чтобы я родила, значит, так тому и быть.
Служанок как ветром сдуло, и Ронуин вышла в сад. Журчание воды успокаивало ее, а в этом она нуждалась больше всего после встречи с Баба Гаруном. Пьянящий запах дамасских роз коснулся ноздрей, убаюкивая, утешая, кружа голову. Она медленно направилась по дорожке, усыпанной мраморной крошкой, к резной каменной скамье, откуда были видны горы. Ее покои выходили на запад, она знала это, потому что каждый вечер наблюдала, как солнце садится за мрачные черные вершины. Однажды, велев Найлек и Хале крепко держать ее, Ронуин подошла к самому краю стены и взглянула вниз. Ничего, кроме острых камней и серо-зеленых колючек. У нее закружилась голова, и служанки поспешно оттащили госпожу назад. Всякий, кто упадет с такой высоты, непременно погибнет!
— Найлек сказала, ты говорила с Баба Гаруном о ребенке, — заметил Рашид аль-Ахмет, садясь рядом со второй же — . ной.
— Найлек слишком много болтает, — раздраженно бросила Ронуин.
— Она желает тебе счастья, — возразил халиф, беря ее за руку и целуя пальцы.
— Я счастлива, — покачала головой Ронуин. — Она не понимает, что быть рядом тобой — это и есть счастье. Почему ты хочешь ребенка от меня? У тебя есть дети, значит, не тщеславие побуждает тебя, ибо ты можешь получить дитя от любой женщины, на которой остановишь взор.
— Но я люблю тебя, — тихо признался халиф и, схватив ее в объятия, стал пылко целовать. — Люблю тебя, Hyp! Тебя одну! И желаю, чтобы наша любовь стала полной, а для этого мы должны иметь ребенка. Понимаешь? Да, вижу, тебе все ясно. — Он губами снял слезы, покатившиеся из глаз Ронуин.
— О, как жалят твои слова! Как я ненавижу себя за эгоизм и себялюбие! — воскликнула Ронуин.
Ей и в самом деле стало нестерпимо стыдно, потому что в памяти по-прежнему жил Эдвард де Боло.
Халиф нежно гладил жену по волосам. Его рука проникла в вырез ее одеяния, большой палец настойчиво теребил сосок, возбуждая розовую горошинку. Ронуин, что-то шепча, прижалась к нему. Он рывком стащил с нее одежду, оставив обнаженной, положил себе на колени, накрыл губами чувствительный холмик и стал жадно сосать. Ронуин тихо стонала, зная, что он не остановится, пока она не достигнет пика наслаждения. Руки сами собой поднялись, чтобы ласкать его.
Он кусал и посасывал ее груди, пока они не заныли. Горячие губы обожгли живот, и, когда он стал целовать ее венерин холмик, Ронуин словно пронзила молния. Она дернулась и вскрикнула, едва его язык коснулся затененной расселины у входа в ее тайный сад. Халиф ласкал ее снова и снова, прежде чем толкнул на скамью и приоткрыл нежные створки.
— Ты словно розовая морская раковина, в которой лежит совершенная жемчужина твоей девственности, — прошептал он. — Она только и ждет моего прикосновения, о лучшая из всех жен!
Он снова коснулся кончиком языка крохотного бугорка, и Ронуин пронзительно закричала под натиском острейших ощущений, когда-либо ею испытанных.
— Рашид! — выдохнула она — и больше ничего. Язык не повиновался ей. С каждым днем его страсть все росла, а наслаждение, которое он дарил ей, казалось несравненным.
Он рассмеялся, увидев, как хмельное вино ее экстаза окрасило перламутром розовую раковину.
— Неужели я так и не сумел научить тебя терпению, жена моя? — пожурил он и, открыв свою галабию, обнажил восставшую плоть и мощным ударом вошел в жаждущее лоно.
Ронуин задохнулась от неожиданности, но он только улыбнулся и ловко усадил ее на себя.
— Обхвати меня ногами. Hyp, — приказал он, направляясь в спальню, где прижал ее к стене и начал двигаться.
Глаза Ронуин изумленно расширились.
— Кое-что новенькое для тебя, не так ли? — поддразнил он, когда она прильнула к нему и крепко обняла.
— Неплохо, — едва выговорила она, — но я хочу почувствовать тяжесть твоего тела, господин. Прошу тебя.
Рашид снова засмеялся.
— Как ты изменилась, бесценная моя, — заметил он, но подчинился и упал вместе с ней на ложе.
— О да! — воскликнула она. — Да! Как хорошо, господин мой! Только не прекращай! Не останавливайся! — Крепко обвив его ногами, она стиснула мышцы своих ножен вокруг разящего копья и лукаво улыбнулась, когда он застонал. — Тебе приятно, мой Рашид? — прошептала она, впиваясь ногтями в его плечи. — Алия клянется, что тебе это нравится.
