Последнее время она приходила к убеждению, что деревяшка
ниспослана свыше как одно из чудесных свидетельств существования Всевышнего, на
которые то там, то сям изредка натыкаются счастливчики. Держать эту деревяшку в
руке – все равно что испить из хрустально-чистого источника в жаркий день.
Держать ее в руках – все равно что насытиться, когда умираешь с голоду. Держать
ее… Короче, прикасаясь к ней, Сэлли испытывала восторг души. Кроме того, ее все
время что-то мучило. Она спрятала деревяшку в нижний ящик комода, под белье,
надежно заперла дверь дома, но все же постоянно беспокоилась, что какой-нибудь
бессовестный вор проберется в дом и умыкнет (реликвия, святая реликвия)
драгоценный обломок. Она понимала, что подозрения ни на чем не основаны.
Найдется ли такой вор, который, забравшись в дом, позарится на ничем не
примечательный кусок дерева, даже если его найдет? Но если этот вор случайно
прикоснется… если звуки, запахи и образы обольют его с ног до головы, как
обливают ее, стоит Сэлли сжать деревяшку в своем маленьком кулачке… ну тогда…
Итак, ей лучше уйти домой. Придет, переоденется в шорты и
майку, устроится поудобнее и проведет часок в спокойных (или не совсем)
мечтаниях, чувствуя, как пол под ногами превратится в покачивающуюся на волне
палубу, слушая, как звери мычат, мяукают, лают, блеют, ощущая ласку лучей
солнца, такого незнакомого, нездешнего, дожидаясь того волшебного момента –
Сэлли была уверена, что он настанет, надо только достаточно долго держать
деревяшку в руке, сидеть тихо как мышь и истово молиться – когда дно огромного
деревянного судна со скрежетом упрется в вершину горы. Она терялась в догадках,
за какие подвиги Бог избрал ее для своего всевышнего благословения, ее,
единственную из всех верующих, чтобы позволить насладиться великим чудом Его
прикосновения, но раз уж избрал, Сэлли намерена испытать это чудо сполна,
поелику возможно.
Она вышла из боковой двери и направилась к школьной
автомобильной стоянке – молодая красивая женщина, с золотистыми волосами,
высокая, длинноногая. Об этих длинных ногах было много разговоров, когда Сэлли
Рэтклифф проходила мимо парикмахерской, гордо вышагивая в туфлях на намеренно
низких каблуках, зажав сумочку в одной руке и Библию, испещренную мудрыми
трактатами, в другой.
– Господи Иисусе, у этой бабы ноги от горла растут, – сказал
как-то Бобби Дагас. На что Чарли Фортин ответил:
– Пусть они тебя не слишком волнуют. Им никогда не придется
обнять твою задницу. Их хозяйка принадлежит Господу нашему Иисусу Христу и
Лестеру Пратту. Причем именно в такой последовательности.
Парикмахерская взорвалась тогда здоровым мужским гоготом. А
снаружи вышагивала своими длинными ногами Сэлли Рэтклифф. Она направлялась на
Вечерние Библейские чтения для молодежи, проводившиеся преподобным Роузом по
четвергам в своем неведении и своей добродетели.
Но Боже упаси кого-нибудь отпустить скабрезность
относительно ног или иной прелестной принадлежности Сэлли, когда в
парикмахерскую Клип Джоинт заходил Лестер Пратт, а делал он это не реже чем раз
в три недели, чтобы не допускать беспорядка в своей по военному аккуратной
прическе. Всем до единого в городе, из тех, кто вообще об этом задумывался,
было ясно, что он безоговорочно верит в целомудрие Сэлли и спорить с человеком
такого сложения, как Лестер Пратт, не стоило. Он был вполне доброжелательным и
любезным малым, но во всем, что касалось Бога и Сэлли, оставался непреклонно
серьезен. Лестер был из тех, кто при случае вырвет руки-ноги остряков откуда
они растут и поменяет местами.
У Лестера с Сэлли частенько случались свидания с
проявлениями горячей любви и глубокой привязанности, но до высшей точки
взаимопонимания никогда не доходило, поэтому Лестер возвращался домой
переполненный душевным и плотским трепетом, в мечтах о той, недалекой уже ночи,
когда ему не придется этот трепет унимать в самый неподходящий момент. Он
боялся только не потопить любимую в своих столь долго сдерживаемых излияниях,
когда это в самом деле произойдет.
Сэлли тоже с нетерпением ожидала свадьбы и естественного
завершения сексуального влечения; правда, в последние дни объятия Лестера уже
не производили на нее столь сильного впечатления. Она обдумывала, не рассказать
ли жениху о деревяшке со Святой Земли, купленной в магазине Нужные Вещи и
содержащей столь чудесные свойства, но в конце концов решила этого не делать.
Нужно бы, конечно. Чудесами необходимо делиться. Большой грех оставлять их лишь
для себя. Но она была удивлена (и даже несколько испугана) чувством ревностного
обладания, рождавшегося всякий раз, когда возникало желание рассказать об
удивительном приобретении Лестеру и тем более разрешить подержать его в руках.
– Нет! – закричал детский сердитый голосок, когда она
впервые об этом задумалась. – Нет, это твое! Для него это не будет иметь такого
значения, как для тебя! Не может!
Настанет день, когда она поделится с ним своим сокровищем,
так же как и своим телом, но ни для того, ни для другого время еще не пришло.
Этот жаркий октябрьский день принадлежал только ей. На
школьной стоянке машин было мало, и одной из них, самой новой и красивой, был
«мустанг» Лестера. Она постоянно мучилась со своей собственной машиной все
время что-то выходило из строя в ходовой части – но проблема разрешалась легко.
Когда она сегодня утром позвонила Лесу и попросила снова одолжить ей машину
(только накануне днем вернула после шестидневного пользования), он сразу
согласился подогнать ей «мустанга». Обратно он может и пробежаться, сказал
Лестер, все равно они с ребятами решили сегодня поиграть в футбол. Она
догадывалась, что он отдал бы ей машину, даже если бы она ему была нужна, и это
казалось вполне естественным. Она была странным образом убеждена, скорее
интуитивно, чем по опыту, что Лестер прыгнул бы через горящий обруч, если бы
только она приказала, и такое безрассудное обожание вызывало наивную уверенность
в своей неотразимости.
Лес поклонялся ей, они оба поклонялись Богу; все было так,
как должно быть и будет всегда, и вовеки веков, аминь.
Сэлли села за руль «мустанга» и, повернувшись, чтобы
положить сумочку, заметила что-то белое, торчащее из-под сидения. Это что-то
было похоже на конверт.
Сэлли наклонилась и подняла его, думая, как странно
обнаружить нечто подобное в «мустанге». Лес содержал машину в такой же чистоте
и порядке, как свою собственную персону. На конверте было написано всего два
слова, но они вызвали у Сэлли Рэтклифф весьма неприятное ощущение. «Любовь моя»
– вот что было написано размашистым почерком. Женским почерком.
Она перевернула конверт. На обратной стороне никакого текста
не обнаружила, а конверт был запечатан.
«Любовь моя?» – спросила себя Сэлли и вдруг поняла, что
сидит в машине Лестера, с закрытыми окнами и потеет как нервнобольная. Сэлли
включила мотор, опустила оконное стекло со своей стороны и перегнулась через
соседнее сидение, чтобы приоткрыть второе окно.
