Здание муниципалитета своей конфигурацией напоминало букву
Г, поставленную вверх углом, а внутри нее располагалась автомобильная стоянка.
Три секции принадлежали КОНТОРЕ ШЕРИФА. Видавший виды
жучок-«фольксваген»
Норриса Риджвика уже притулился в одной из них. Алан
припарковал свою машину в другой, выключил фары, заглушил мотор и потянулся к
дверной ручке.
Тоска, бродившая кругами с тех пор, как он покинул Голубую
Дверь в Портленде, такими безнадежными но настойчивыми кругами, какими бродят
волки вокруг костров в приключенческих романах, которыми Алан зачитывался в
детстве, обрушилась на его душу. Он так и не раскрыл дверцу машины и остался
сидеть за рулем, прислушиваясь к тому, что происходило внутри него в надежде,
что скоро пройдет.
Он проторчал весь день в районном суде Портленда, где
выслушал свидетельские показания по четырем процессам подряд. Район включал
четыре округа: Йорк, Камберленд, Оксфорд и Касл, и из всех четверых поверенных,
которые служили в этих округах, дальше всех приходилось добираться Алану
Пэнгборну.
Трое остальных присяжных делали все возможное, чтобы
проводить судебные заседания по тяжбам его истцов в один день и чтобы ему не
приходилось приезжать больше одного-двух раз в месяц. В результате таких
стараний с одной стороны. Алан мог четыре дня в неделю всецело посвятить себя
защитам интересов своего округа, в чем он в свое время дал клятву, но с другой
стороны, в конце того дня, который был заполнен судебными делами, он
вываливался из зала выпотрошенный, словно выпускник школы, который, едва
передвигая ног, покидает аудиторию, где проходил экзамен на аттестат зрелости.
Ему бы сообразить, что заливать такую усталость пивом не стоит, но, как назло,
Гарри Кросс и Джордж Кромптон направлялись в Голубую Дверь и чуть ни силком
заставили его присоединиться. Причина для такого решения казалась вполне
подходящей: в подведомственных им районах появилась сеть тесно и
взаимосвязанных взломщиков. Но это, безусловно, была скорее отговорка, а
настоящая причина куда проще и естественней – в тот момент кружка пива казалась
необходимой и желанной, как глоток воздуха.
И вот теперь он сидел за рулем колымаги, служившей когда-то
семейным автомобилем, и пожинал плоды собственных необдуманных поступков.
Голова настойчиво гудела. Тошнота подступала к горлу. Но самой большой
неприятностью оказалась эта навалившаяся тоска, как будто собственная душа
мстила телу за легкомыслие.
Привет, кричала она откуда-то из темных закоулков сознания.
Ку-ку, Алан, я тут! Здорово живешь! Знаешь что? Длинный тяжелый день подошел к
концу, а Энни и Тодд по-прежнему в могиле. Помнишь субботний денек, когда Тодд
пролил свой молочный коктейль на переднее сидение? Именно туда, где теперь
лежит твой портфель, я не ошибаюсь? А ведь ты тогда накричал на него! Эх, ты. А
теперь не можешь этого себе простить. Или забыл? Тогда я тебе напомню, так и
быть. Я тебе напомню! Напомню! Напомню!
Алан приподнял свой портфель. Пятно, оставшееся с тех самых
времен, было на месте. А ведь он, действительно, тогда кричал на сына. «Ну
почему ты такой растяпа, Тодд?» В общем-то ерунда, ничего особенного, но разве
бы позволил себе такое, если бы только знал, что ребенку остался всего месяц
жизни?
Ему внезапно пришла в голову мысль, что выпитые три кружки
пива вовсе ни при чем, всему виной эта машина, которую так и не вымыли дочиста
с тех пор. Целый день он мотался в сопровождении теней своих покойных жены и
сына.
Алан нагнулся и открыл «бардачок», чтобы достать книжку
штрафных талонов. Это стало привычкой, он возил его с собой всегда, даже если
предстояло весь день провести в суде в Портленде. Рука наткнулась на какой-то
цилиндрический предмет, он выпал, издав глухой стук при соприкосновении с полом
автомобиля. Алан положил книжку на портфель и нагнулся, чтобы поднять то, что
выпало из «бардачка». Подняв предмет, он поднес его к свету и долго смотрел на
него, чувствуя, как душу сковывает до боли знакомое горестное ощущение
безвозвратной потери. Артрит Полли засел в ее руках, а его артрит – в сердце, и
кто скажет, чья болезнь тяжелее?
Банка, без сомнения, принадлежала Тодду – малыш наверняка
дневал бы и ночевал в Магазине Забавных Новинок, если бы ему только позволили.
Он совсем помешался на всяческой дешевой мишуре, которую там продавали – мешки
смеха, чихательный порошок, рюмки-непроливайки, мыло, которое покрывало
беднягу, решившего им воспользовался, угольно-черным слоем грязи, пластиковый
собачий помет.
Эта вещь все еще здесь. Девятнадцать месяцев они мертвы, а
она еще здесь. Как же, черт побери, я ее не заметил? О, Господи! Алан вертел
банку в руках и вспоминал, как мальчик умолял разрешить ему купить именно эту
вещь на свои карманные деньги и как Алан ворчал, цитируя собственного отца,
который любил говорить, что дурак очень быстро расстается со своими деньгами, и
как Энни мягко его переубеждала.
Только послушайте, как этот фокусник-любитель изображает
пуританина!
Ведь тебе самому всегда нравились такие штуки. Откуда, как
думаешь, твоему сыну досталась страсть ко всякого рода дразнилкам? Говоришь, ни
один человек в твоей семье не любовался вывешенной на стене фотографией Гудини?
То есть ты хочешь меня убедить, что не покупал рюмок-непроливаек в далекие
горячие денечки своей юности? И не замирал от желания обладать чертиком в
табакерке, когда видел эту игрушку в витрине магазина?
Так говорила Эмми, а он, хмыкая и кхекая, все явственнее
начинал себя ощущать словно надутый пустозвон, и, наконец, ему пришлось
прикрыть рукой рот, искривившийся в растерянной неловкой ухмылке. И все же Энни
ее заметила. Она всегда все замечала, таков уж был ее дар… и в этом он чаще
всего находил свое спасение. Ее чувство юмора и интуиция были развиты гораздо
лучше, чем у него. Острее.
– Пусть он получит эту игрушку. Алан – ему недолго еще
оставаться ребенком. Пусть порадуется.
И он получил игрушку. А…
…а три недели спустя он пролил на сидение молочный коктейль
и еще через четыре недели после этого был уже мертв. О-о-о! Только представьте
себе! Время и в самом деле летит, правда. Алан? Но ты не беспокойся. Не стоит
беспокоиться, я всегда буду тебе напоминать! Да, сэр. Постоянно стану
напоминать, таково мое предназначение, и я не в праве им пренебрегать.
На банке была надпись: ПРЕКРАСНОЕ ЛАКОМСТВО – ОРЕШКИ
АССОРТИ. Алан снял крышку и длиннющая зеленая змея под давлением сжатого
воздуха взвилась вверх и, стукнувшись о лобовое стекло, упала к нему на колени,
свернувшись клубочком. Глядя на нее. Алан услышал веселый смех своего мертвого
сына и заплакал. Он плакал без всхлипов, тихо и горько. Эти слезы были тесно
связаны с тем, что принадлежало когда-то его любимым. Эти вещи никогда не
исчезнут. Их было очень много и когда начинает казаться, что не осталось ни
одной и можно расслабиться, кладовка пуста и мусорные баки вывезены, ты
находишь еще одну вещицу. А потом еще одну. И еще.
