Скоупс сидел за столом, откинувшись на спинку стула и
заложив руки со сцепленными пальцами за шею. Он не мог видеть рук Алана, стиснутых
до мертвенной бледности и онемения между колен. Да, сказал Скоупс, такие вещи
случаются; опухоль мозга может вызвать поведение настолько неадекватное, что
здоровому покажется психическим сдвигом. Одному приходит идея, что его
несчастья разделяют те, кого он любит, а то и весь мир, другому – будто его
самые близкие не пожелают жить после его кончины. Скоупс привел в пример
Чарльза Уитмена из команды Игл Скаут, который взобрался на самую вершину Тексас
Тауэр и прикончил пару десятков человек, прежде чем самому свести счеты с
жизнью; вспомни о школьной учительнице из Иллинойса, застрелившей нескольких
своих учеников перед тем как прийти домой и пустить себе пулю в лоб. Вскрытие в
обоих случаях показало опухоль мозга. Это только пример, сказал Скоупс, но их
немало. Мозговые опухоли иногда являются причиной появления каких-то
экзотических, совершенно непредвиденных симптомов, а иногда никаких симптомов
не предъявляют. Поэтому наверняка сказать невозможно.
Невозможно, ты понял, Алан, и брось это дело. Совет хорош,
но трудно выполним. А виной тому пузырек с аспирином и пристяжной ремень.
Более всего Алана донимал ремень, он висел в его сознании
маленькой черной тучкой, которая никак не желала рассеиваться. Энни никогда не
вела машину, предварительно не пристегнувшись. Даже если ей приходилось ехать
всего до конца квартала и обратно. А Тодд, как всегда, был пристегнут.
Разве это ничего не значит? Если бы она решила в тот момент,
когда последний раз выезжала со двора, покончить с собой и прихватить Тодда, то
зачем она его заставила пристегнуться? Даже больная, убитая горем, она не
пожелала бы мучений собственному сыну, разве не так? Наверняка сказать
невозможно. Брось это дело. Но даже теперь, в постели со спящей рядом Полли, он
не мог последовать этому совету. Его мозг снова и снова возвращался к событиям
тех дней, пережевывая их, словно щенок, вцепившийся маленькими острыми зубками
в кусок старой кожи.
На этом этапе воспоминаний перед глазами у Алана всегда
вставала одна и та же картина, неизбывный кошмар, который в конце концов и
привел его к Полли Чалмерс, поскольку именно Полли была более всех других в
городе близка Энни, а принимая во внимание раскручивавшееся тогда дело Бомонта
и психическое состояние Алана в связи с ним, даже ближе, чем Алан в последние
несколько месяцев ее жизни.
Картина возникала следующая: Энни отстегивает свой ремень,
давит до отказа педаль газа и снимает руки с руля. Снимает за тем, что им
предстоит в ближайшие несколько секунд выполнить другую работу, а именно,
отстегнуть ремень Тодда.
Вот оно – их «скаут», неуправляемый, несется со скоростью
семьдесят миль в час, сходит с шоссе, направо, в сторону к деревьям,
отяжеленным серым, предвещающим дождь, мартовским небом, и Энни лихорадочно
возится с ремнем, которым пристегнут Тодд, но мальчик кричит в страхе и отталкивает
ее руки. Алан видит, как милое лицо Энни искажается, превращаясь в озлобленную
маску ведьмы, видит, как лицо Тодда вытягивается и бледнеет от страха.
Множество раз Алан просыпался ночью, покрытый холодной липкой испариной от
звеневшего в ушах голоса Тодда: «Деревья, мамочка! Осторожно, ДЕРЕЕЕЕВЬЯ!»
Наконец, однажды, перед закрытием ателье. Алан пошел к Полли
и пригласил ее к себе на чашку кофе, а если, сказал он, вы считаете это
неудобным, разрешите мне зайти к вам.
Сидя в кухне, в своей кухне, в нашей, подсказывал внутренний
голос, приготовив чай для гостьи и кофе для себя. Алан, спотыкаясь на каждом
слове, начал повествование о собственных ночных кошмарах.
– Мне хотелось бы знать, – говорил он, – если это, конечно
возможно, возникали ли когда-нибудь у Энни периоды тяжелой депрессии, о которых
я не знал или не замечал. Я должен знать… – Он замолчал, растерянный и
беспомощный. Зная и помня те слова, которые надо произнести, он не в силах был
этого сделать. Казалось, будто канал связи между его опустошенным замученным
сознанием и голосовыми связками становился все уже и тоньше и даже собирался
замкнуться окончательно. Он сделал над собой усилие и продолжал. – Я должен
знать, страдала ли она манией самоубийства. Потому что, знаете ли, Энни умерла не
одна. С ней умер Тодд, и если были… признаки… я хочу сказать… признаки… которых
я не замечал, значит, я в ответе за его смерть. Поэтому мне необходимо это
знать.
Он снова замолчал, чувствуя, что сердце готово выскочить из
груди. Он провел ладонью по лбу и удивился, обнаружив, что она стала влажной от
пота.
– Алан, – сказала Полли и положила руку на его запястье. Ее
голубые глаза смотрели на него в упор. – Если бы я замечала подобное и никому
об этом не сказала, я была бы в ответе точно так же, как вы сами.
Алан помнит, как был потрясен ее словами. Полли могла
заметить нечто необычное в поведении Энни, чего не видел он, для него эта мысль
стала вполне естественной и не терпящей дополнительных доказательств, ноте, что
свидетельство необычного поведения может повлечь ответственность за результаты,
никогда не приходило ему в голову.
– Так вы ничего не замечали?
– Нет. Я множество раз возвращалась к этой мысли, пыталась
вспомнить все до малейших подробностей. Я не хочу преуменьшить ваше горе и
чувство потери, но должна сказать, что вы не единственный, кто мучается
размышлениями о причинах случившегося, кто терзается душевными муками.
Последние несколько недель я ложусь спать с этой мыслью и
мучаюсь ею, перебирая в памяти все разговоры, намеки, мельчайшие детали
поведения, пока сон не сморит. Сравниваю свои воспоминания с результатами
вскрытия, сопоставляю. Теперь я делаю это снова, слушая ваш рассказ о пузырьке
с аспирином. И знаете, что мне пришло в голову?
– Что?
– Ничего, – она произнесла это слово настолько бесстрастно и
невыразительно, что оно странным образом убеждало. – Абсолютно ничего.
Бывали моменты, когда я находила ее чересчур бледной. Иногда
слышала, как она разговаривала сама с собой, подкалывая юбку или разворачивая
ткань.
Это, пожалуй, единственное, что можно было бы назвать
необычным, и я не устаю корить себя за то, что не обратила на это должного
внимания. А вы?
Алан кивнул.
– Но в целом она была такой как всегда, веселой, отзывчивой,
доброй… прекрасным другом.
– Но…
Ее ладонь все еще лежала на его запястье и теперь слегка
напряглась.
– Нет, Аллан, никаких но. Доктор Ван Аллен занимается таким
же самоистязанием. Вы его вините? Вы считаете, что он виноват, пропустив
опухоль?
– Нет, но…
– А я? Мы работали с ней бок о бок, каждый день, с утра до
вечера; в десять часов утра пили вместе кофе, в полдень обедали, потом в три
снова пили кофе. Мы с каждым днем становились все ближе друг другу, говорили
все откровеннее. Мне, например, известно, что вы приносили ей в жизни полное
удовлетворение, и как друг, и как любовник, я знаю, что она очень любила своих
мальчиков. Но приходила ли она постепенно к мысли о самоубийстве вследствие
своей болезни… не знаю. Так скажите… вы обвиняете меня?
