«Я хотела бы вернуться или во всяком случае попытаться это
сделать, писала она. – Но я не желаю перемалывать старые кости и пережевывать
старую жвачку. Не уверена, что чего я хочу – начать новую жизнь на старом месте
возможно в принципе, но согласна проверить. Поэтому предлагаю: давай некоторое
время просто переписываться. Мы с тобой, и мы с отцом. Я заметила, что в
письмах труднее сердиться и выходить из себя, так что давай побеседуем
некоторое время таким образом, прежде чем встретимся лично».
Беседовали они с полгода, пока в один прекрасный день, в
январе 1973 года, мистер и миссис Чалмерс не подошли к двери в квартиру Полли.
Они устроились в отеле Марк Хопкинс, заявили родители, что без нее из
Сан-Франциско не уедут.
Полли обдумывала происшедшее, пройдя через всю географию
чувств: гнев, что они такие самоуверенные, насмешку над тем, каким трудом, с
потом, выступившим на лбу, и наивностью при этом, дышала их самоуверенность,
панику от того, что вопрос, который она так тщательно обходила даже в
собственных мыслях, может встать с жестокой неотвратимостью.
Она пообещала пойти с ними пообедать – не более – а
остальные решения могут подождать. Отец сказал, что номер в отеле снял всего на
одну ночь.
Тогда тебе придется продлить резервацию, спокойно
посоветовала Полли.
Ей хотелось как можно дольше и обстоятельнее поговорить с
ними, прежде чем принять окончательное решение – нечто вроде более тщательного
тестирования, чем то, которое она проводила в письмах. Но этот вечер оказался
единственным и последним, когда она видела своего отца живым и большую его
часть она провела в ярости на него.
Старые предметы спора, которые так легко обходились в письмах,
возникли вновь еще до того, как были выпиты предобеденные стаканы вина.
Поначалу это были всего лишь вспышки, но по мере того, как
отец продолжал пить, вспышки переросли в пожар. Огонь разгорелся после того,
как отец сказал, что Полли наверняка получила хороший урок и теперь пора все
поставить на свои места. Миссис Чалмерс прекрасно справилась с работой
поддувала, задав своим спокойным доброжелательным тоном один единственный
вопрос: а где ребеночек, Полли? Скажи нам хотя бы это. Ты, наверное, отдала его
в Святой Приют?
Полли с этими голосами была очень давно и очень хорошо знакома.
Отец демонстрировал желание восстановить контроль над ситуацией. Любой ценой,
но восстановить. Мать демонстрировала любовь и заботу единственным способом,
который ей был известен – требуя информацию. Оба голоса, такие знакомые,
любимые когда-то, разворошили угомонившееся было негодование.
Они ушли из ресторана не доев горячее блюдо, и на следующий
день мистер и миссис Чалмерс отправились назад в Касл Рок одни.
После трехмесячного перерыва переписка постепенно
возобновилась. Мать Полли написала первой, извинившись за неудавшийся вечер
встречи. Просьбы вернуться в отчий дом не последовало. Это Полли удивило… в
какой-то мере даже обеспокоило. Она почувствовала, что мать готова отказаться
от попытки вернуть ее. Впечатление казалось необоснованным, надуманным, но тем
не менее не пропадало.
«Наверное, тебе лучше знать, что хорошо, а что плохо для
тебя самой, писала мать. – Для нас с отцом смириться с этим тяжело, поскольку
ты остаешься в наших сердцах любимой маленькой доченькой. Мне кажется, отец перепугался,
увидев тебя такой взрослой и красивой. Поэтому, прошу, не вини за то, как он
себя повел. К тому же он неважно себя чувствовал, снова донимали боли в животе.
Врачи говорят, что виной тому желчный пузырь, и если он согласится на операцию,
все будет в порядке, но я все равно волнуюсь».
Полли ответила на письмо вполне миролюбиво. Ей было нетрудно
это сделать, так как она стала посещать занятия в бизнес-школе и о возвращении
домой думала неопределенно, постольку-поскольку. А потом, в конце 1975 года,
пришла телеграмма. Жестокая в своей краткости: У ТВОЕГО ОТЦА РАК. ОН УМИРАЕТ.
ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ. МАМА.
Он был еще жив, когда Полли примчалась в больницу в
Брайтоне. Голова у нее гудела после перелета, а воспоминания при виде старых,
знакомых мест нахлынули неудержимым потоком. С каждым новым поворотом дороги,
когда она ехала от аэропорта в Портленде среди высоких холмов и низких гор
штата Мэн, глаза узнавали, и сердце сжималось. Последний раз я все это видела
еще ребенком, думала Полли.
Ньютон Чалмерс лежал в отдельной палате, без сознания, с
пластмассовыми трубками в носу и многочисленной аппаратурой, полукругом
расположенной у его кровати. Умер он три дня спустя. Полли собиралась вернуться
в Калифорнию сразу после похорон – она уже привыкла считать те места своим
домом – но через четыре дня после погребения отца у матери случился обширный
инфаркт.
Полли осталась, ухаживала за матерью три с половиной месяца
и почти каждую ночь видела во сне Норвилля – пожара из закусочной К Вашим
Услугам.
Он снился ей всегда в одной и той же позе – с телефонной
трубкой в правой руке, на тыльной стороне ладони красовалась татуировка: орел с
распростертыми крыльями и надпись: СО ЩИТОМ ИЛИ НА ЩИТЕ. «Полли, это полиция, –
говорил он. – Они хотят с тобой говорить».
Мама поправилась и поговаривала о том, чтобы продать дом и
перебраться вместе с Полли в Калифорнию (на самом деле она никогда бы этого не
сделала, но Полли не мешала ей мечтать, она к этому времени стала старше и
добрее).
А потом случился второй инфаркт. И вот, хмурым мартовским
днем 1976 года Полли снова оказалась на кладбище Хоумленд. Она стояла рядом с
тетей Эвелин и смотрела, как опускают в могилу гроб с телом матери, вырытую
рядом с еще свежей могилой отца.
Всю зиму тело отца пролежало в морге Хоумленд, в ожидании,
когда оттает кладбищенская земля. По удивительному совпадению, которое не
отважился бы придумать и описать ни один романист, тело мужа было предано земле
за день до похорон жены. Комья земли еще не были убраны с последнего пристанища
отца, могила казалась неухоженной и голой. Полли переводила взгляд с этой
тоскливой могилы на гроб матери. Мама, как будто ждала, чтобы отцовскую могилу
прибрали, думала Полли.
Когда короткая служба окончилась, тетя Эвелин отозвала Полли
в сторонку. Последняя оставшаяся в живых родственница стояла рядом с катафалком
от фирмы Хей и Пибоди; худая, как палка, женщина, одетая в черное мужского
покроя пальто, в несуразно веселых красных ботах и с сигаретой Герберт
Терейтон, зажатой в углу рта. Пока Полли подходила, она чиркнула спичкой и
поднесла огонек к кончику сигареты. Глубоко затянувшись, выпустила облако дыма
в холодный свежий весенний воздух. Простая камышовая трость (пройдет еще три
года, прежде чем ей подарят, как старейшей жительнице города, дорогую трость
Бостон Пост) была зажата у нее между ног.
Теперь, сидя в плетеной качалке, которую тетя, несомненно
одобрила бы, Полли думала, что старухе в то время было никак не меньше
восьмидесяти восьми. Восемьдесят восемь, а курила как паровоз. Впрочем, Полли
тогда казалось, что тетка нисколько не изменилась с того времени, когда она
знала ее ребенком и постоянно выпрашивала грошовые конфетки, нескончаемый запас
которых всегда хранился в кармане ее фартука. Многое изменилось в Касл Рок за
те годы, что Полли отсутствовала, но только не тетя Эвелин.
