Аврелиан был одет, как и подобало победоносному солдату-императору. На нем была вышитая золотом и пурпуром туника-пальмата, которая доходила ему до лодыжек, а поверх нее — великолепное императорское одеяние — тога-пикта тирского пурпура, также вышитая золотом. И туника, и тога были из тончайшего шелка. На ногах императора были надеты башмаки на высокой подошве, сделанные из позолоченной кожи, отделанные крючками и украшенные выложенными драгоценными камнями пряжками в форме полумесяца.
Позади него стоял его личный раб-телохранитель. Он был одет в простую тунику и держал над белокурой головой императора лавровый венок победителя.» Помни, — монотонно, нараспев повторял раб, — ты — всего лишь человек! Помни, ты — всего лишь человек!«Считалось, что этот древний триумфальный обычай прибавит победоносному полководцу смирения постоянным напоминанием о том, что он смертей.
Ульпия с гордостью глядела на своего мужа. Однако в следующий момент она и дамы из семейства Бутео издали вздох потрясения. Позади великолепной колесницы Аврелиана шествовала царица Пальмиры, совершенно обнаженная) Ульпии стало дурно от стыда за то, что ее муж сделал такое с женщиной, хотя бы даже пленницей. Как он мог быть таким жестоким, таким грубым?
— Взгляните на эту нахальную девку! — вскинулась жена Фабия Бутео. — Она даже не опускает глаза от стыда, а смотрит прямо, высоко держа свою гордую голову!
— Она невероятно прекрасна, мама, — сказала старшая дочь Бутео, знатная матрона. — Как это ужасно!
Потом она с извиняющимся видом повернулась к императрице.
— Я не хотела выказать непочтительности, госпожа моя, я только…
И ее тихий голос умолк.
— Я согласна с вами, моя дорогая, — спокойно ответила императрица. — Как это ужасно для нее!
Однако наблюдавшие за Зенобией женщины не могли удержаться от зависти. По улицам, заполненным народом, шла нагая женщина, родившая своему погибшему мужу троих детей. И она была прекрасна. Ее груди, безупречные твердые шары, дерзко смотрели вперед. Красивые руки и ноги были идеально пропорциональны ее высокому росту Живот у нее был чуть округлый, а ягодицы — высокие и крепкие. На ее стройной шее сверкало великолепное ожерелье из кроваво-красных рубинов, которое оттеняло ее бледно-золотистую кожу и струящиеся иссиня-черные волосы. Ее ступни с высоким сводом были обуты в легчайшие красные кожаные сандалии. Она держала руки перед собой, так как ее тонкие запястья были скованы золотыми наручниками, теми самыми, которые были на ней, когда она уходила из Пальмиры. Верный своему слову, Аврелиан приказал обтянуть их мягкой ягнечьей шерстью, чтобы они не натерли ее нежную кожу.
Аврелиан! Ей хотелось убить его, когда она храбро шла вперед, не глядя по сторонам, не слушая бесстыдных замечаний, которые посылали ей вслед жители Рима. Они не набросились на нее только потому, что ее зорко охраняла манипула из шестидесяти человек. Аврелиан был не прочь показать всему Риму свое новое приобретение, но они не должны прикасаться к той, которая была игрушкой императора. Она уже чуть было не начала любить его, но, хвала богам, он снова стал таким, как всегда, и теперь она снова могла возненавидеть его и со спокойной совестью замышлять его убийство, невзирая на то, каким добрым он был к ней до этого проклятого триумфа и каким добрым он будет впоследствии, а ведь он попытается завоевать ее здесь, у себя дома.
В то утро они поссорились. Он хотел, чтобы ее маленькая дочка Мавия тоже шла вместе с ней позади его колесницы. Она пронзительно кричала, обзывала его, запретила даже подходить к своей дочери, грозя нанести ему увечье, если он прикоснется к ребенку. Что же он за чудовище, спрашивала она, что пытается совершить такую жестокость с невинным ребенком? Такая травма могла погубить Мавию, которая уже пережила первую осаду Пальмиры и до Сих пор видела страшные сны.
В конце концов император смягчился, и Мавию отправили на виллу в Тиволи, которая должна была стать ее новым домом. Однако Аврелиан был в ярости, потому что Зенобия бушевала в присутствии его офицеров. Когда она появилась, нарядившись для триумфального шествия в свои золотые и серебряные одежды, он в ярости сорвал их с ее прекрасного тела перед всеми офицерами и заявил, что она пойдет в триумфальной процессии обнаженная, только в рубиновом ожерелье и сандалиях. Его решение потрясло ее, однако она посмотрела ему прямо в глаза и сказала несмешливым голосом:
— Как прикажет цезарь!
Он хотел ударить ее, но вместо этого ответил столь же насмешливо:
— Да, богиня, как прикажет цезарь! Ты всегда будешь делать то, что приказывает цезарь, и если цезарь прикажет тебе совокупиться со всем его девятым иллирийским легионом, тебе придется сделать это, потому что цезарь приказывает! Помни об этом!
Этот день стал самым черным в ее жизни. Но он так и не узнал об этом. Она шла с гордым и отстраненным видом, рай Цицерон был явно смущен, когда застегивал на ее запястьях золотые наручники. Она чуть не рассмеялась — он попал в затруднительное положение и не знал, куда смотреть. Его взгляд, словно зачарованный, все время возвращался к ее дивным грудям с темными, медового цвета сосками. Однако когда он вывел ее из палатки императора, все ее веселье как рукой сняло. Четыре легиона уставились с открытым ртом на ее наготу, и она встретила множество взглядов, полных завистливого вожделения.
— Удивительно, как это ни один из его людей не убил его, чтобы завладеть этой женщиной! — тихо прошептал один трибун другому, но она услышала эти слова.
На мгновение ей показалось, что ее вот-вот стошнит — желудок свело судорогой и желчь подступала к горлу. Но ей удалось подавить тошноту. День стоял теплый, но ей было холодно. Легкий ветерок овевал ее тело, немного влажное и блестевшее от пота. На мгновение ее ноги ослабли, и она была не в силах двинуться с места от стыда. Но потом медленно подняла голову и увидела, что он пристально смотрит на нее. Тогда ее губы изогнулись в слабой торжествующей улыбке.
Зенобия глубоко вздохнула. Когда чистый воздух наполнил легкие, ее душа исполнилась силой, а серебристые глаза взглянули на него с ответной усмешкой. Царица была глуха ко всему, что происходило вокруг нее и, глядя прямо перед собой, заняла свое место позади императорской колесницы. С внезапной ясностью она поняла, что этот прием поможет ей ничего не слышать и не замечать.
Она мысленно пела песни и не отрывала глаз от колесницы, не глядя по сторонам. Она не видела толпы с ее взглядами, полными зависти, вожделения, жалости, мстительности и жестокости. Она не слышала непристойных, грязных шуток, которые бросали ей по пути. Ведь она Зенобия, царица Пальмиры, и эти римляне не могли унизить ее.
Марк Александр стоял в первом ряду толпы, возле сената. Увидев ее, он схватился за сердце. Оно бешено забилось. Потом он понял, что ее заставили идти обнаженной перед плебеями и патрициями, и гнев жарко запылал в нем и чуть не убил его прямо на месте.
Зенобия! Любимая! Страдая от ее позора, он взывал к ней всем сердцем. Он должен за многое отплатить Аврелиану, за то, что сделал император с их жизнью. Он собирался отплатить ему сполна: око за око, зуб за зуб. Марк Александр Бритайн не мог больше обманывать себя. Он любил Зенобию. Он будет любить ее всегда. Однажды он сказал ей, что любил ее с незапамятных времен и будет любить еще долго после того, как воспоминание о них сотрется с лица земли. У него, видно, помутился разум, когда он решил, что разлюбил ее. Нет, ничто не изменилось. Он любил ее. Он по-прежнему хотел, чтобы она стала его женой. О боги, она будет его женой, даже если ему придется задушить Аврелиана собственными руками!
