Кассий Лонгин покачал головой.
— Не обманывай себя. Это в минуту слабости она растаяла в твоих объятиях. Зенобия — не какая-нибудь слабовольная женщина, которая рада вести домашнее хозяйство своего мужа и вытирать сопливые носы и мокрые попки детей. Она рождена для величия! Об этом свидетельствовали все предзнаменования при ее рождении, и она только что начала осуществлять свое предназначение!
Глава 6
— Ты ведешь себя словно девчонка, рожающая своего первого ребенка, а не как женщина, которая уже родила двоих сыновей, — ворчала старая Баб.
Когда боль снова пронизала ее тело, Зенобия заскрежетала зубами.
— Вабу и Деми я рожала легко, а этот ребенок, кажется, вовсе не желает появляться на свет, — простонала она.
— Несчастное дитя! — пробормотала Баб. — Оно так никогда и не узнает своего отца. Боги словно бы одарили тебя после всех этих лет, подарив этого последнего ребенка царя Одената через девять месяцев после его смерти. — Она снова покачала головой. — Бедное дитя, — повторила она.
— Это настоящее чудо, — сказала Юлия, склоняясь над своей подругой и вытирая пот с ее лба.
— По крайней мере, престолонаследие обеспечено. Три сына — это лучше, чем два, — Зенобия перевела дыхание после схватки. Юлия рассмеялась.
— Может быть, на этот раз родится дочка, Зенобия.
— Нет, — послышался уверенный ответ. — Оденат н я плодили только сыновей — сильных сыновей для нашей пальмирской династии.
— Ну что ж, я, например, в восторге оттого, что у меня есть сын, и дочь. Гай — для Антония, а Флавия — для меня.
— Несомненно, для тебя, — усмехнулась Зенобия. — Она — не только твой портрет, но даже манеры у нее твои. Судорога пробежала по ее лицу.
— Ах, царица Юнона! — вскрикнула она.
— — Тужься, дитя мое, тужься! — командовала Баб.
Зенобия делала так, как ей приказывала ее старая няня, но прошло еще несколько часов, прежде чем ей удалось разродиться.
Снаружи, в прихожей царицы, ждали Кассий Лонгин и Марк Бритайн. За последние месяцы эти двое мужчин стали хорошими друзьями. И правда, Марк не знал, что бы он делал без дружбы мудрого доверенного советника Зенобии. Без этой дружбы он мог бы сойти с ума, судьба нанесла ему еще один удар. Боги позволили ему мельком увидеть рай, а потом тут же отняли его.
На следующее утро после смерти Одената он ждал, что Зенобия позовет его, но вместо этого его пригласили на заседание совета и объяснили обязанности. Ее поведение по отношению к нему осталось таким же, каким оно было раньше — вежливым и любезным. «Ах да, — подумал он, — она — царица и будет ждать, пока минуют девять дней печали и погребение. Это разумно с ее стороны».
Тело царя обмыли, одели в тунику «пальмата» из тонкого полотна, расшитую золотом и пурпуром, и прекрасную тогу «пикту», сотканную из легкой шерсти пурпурного цвета, с вышитыми золотой нитью фигурками богов. На ногах у него были позолоченные сандалии, венок победителя из золотых лавровых листьев украшал его темноволосую голову.
Его положили на погребальное ложе в атрии дворца ногами к дверям для прощания. Ложе усыпали цветами, а в серебряных плошках курился ладан. У изголовья и в ногах ложа стояли золотые лампы, в которых горело ароматное масло. Перед дворцом разбросали ветки сосны и кипариса — знак того, что дом посетила смерть. Когда все приготовления закончились, двери дворца открыли для публики. Люди шли непрерывным потоком весь день, всю ночь и следующее утро, а потом тело Одената перенесли к усыпальнице за городскими стенами. Закон запрещал размещать кладбища в пределах города.
Все граждане города, которые были способны ходить, присоединились к погребальной процессии. Шли и мужчины, и женщины, и дети. Во главе процессии группы музыкантов и певцов играли и пели траурные погребальные песни во славу Одената Септимия и величия его царствования.
Так как Оденат был военным вождем, во главе процессии несли штандарты в честь его побед. Вслед за ними члены совета десяти несли тело на погребальном ложе с непокрытым лицом. За телом следовали члены семьи: Зенобия в глубоком трауре, который выглядел странно на фоне ее золотистой кожи и только делал ее еще более прекрасной; гордая Аль-Зена, юный царь и его брат, опечаленные, но, подобно их матери и бабушке, сдержанные и серьезные.
В конце главной улицы Пальмиры процессия вышла из города и прошла под огромной триумфальной аркой, через которую Оденат так часто въезжал в город, возвращаясь после своих многочисленных побед. Кладбище находилось в полумиле от города. Одената должны были похоронить в фамильной усыпальнице — огромном сооружении из мрамора. Процессия подошла к ней и остановилась. Все стихло, когда юный царь встал перед ними и стал возносить хвалы своему отцу.
Жрец Юпитера освятил могилу и мраморный саркофаг, в который должны были положить останки Одената. Потом он окропил трижды всех присутствующих на похоронах освященной водой, и они удалились, оставив на могиле только членов семьи. Чтобы освятить кладбищенскую землю, принесли в жертву животное, и наконец тело Одената на его погребальном ложе опустили в саркофаг. Все на минуту оставили Зенобию наедине с ним, прежде чем могилу закрыли.
Зенобия смотрела вниз, на лицо мужчины, который был ее мужем и другом в течение тринадцати лет. Хотя он все еще казался ей близким, та искра жизни, которая делала его тем, кем он был, давно уже погасла. Одна лишь телесная оболочка — вот и все, что осталось от Одената Септимия. Протянув руку, она коснулась его лица, но теперь оно было подобно восковой маске.
— Ох, мой Ястреб, — грустно сказала она, — ты не должен был так закончить свой жизненный путь! Чтобы твоя жизнь была отнята двумя озлобленными и безмозглыми мальчишками, твоим собственным семенем — это невыносимо! И все же я должна перенести это.
Она замолчала на мгновение, тщательно взвешивая слова, — нельзя с легкостью давать обещания мертвым. Наконец, она снова заговорила:
— Я постараюсь воспитать наших сыновей так, как ты сам захотел бы их воспитать, и буду править Пальмирой так, как ты сам стал бы править ею — справедливо, но твердо.
Нагнувшись, она запечатлела поцелуй на его ледяных губах.
— Прощай, мой муж! Пусть Харон [9]
переправит тебя через Стикс туда, где приходит конец всему великому!
Потом, повернувшись, она поспешила прочь от могилы. Аль-Зена ушла в себя, и даже ее верная рабыня Ала не могла пробиться сквозь эту стену отчуждения. Она обвиняла себя в смерти сына.
— Если бы я не стремилась сеять раздоры, используя для этого Лина и Верна, Оденат сейчас был бы жив. Я — причина смерти своего сына и двух внуков! Боги и в самом деле меня покарали! — с плачем признавалась она Зенобии.
Даже невестке не удавалось успокоить ее. Она сильно горевала, перестала есть и через месяц умерла. Ее похоронили с надлежащей торжественностью в той же самой усыпальнице, где и Одената.
