— Позволь мне увидеть нашу дочь! — сказал он. Она позвала старую Баб и Лонгина, и они вошли в комнату. На руках Баб несла спящего ребенка. Она положила его к ногам Марка. Он тут же взял малышку на руки и этим простым действием признал Мавию своей дочерью. Теперь, что бы ни случилось, малышка получит доступ ко всем правам и привилегиям, которые дает членство в римской семье. Однако об этом никто никогда не должен узнать, ведь все станут считать Мавию дочерью Одената, родившейся после его смерти, и царевной Пальмиры.
Марк Бритайн посмотрел на ребенка с умильным выражением.
— Она прекрасна, — тихо произнес он, боясь разбудить ее. Он чуть ли не дрожал, так сильно было его волнение. Это крошечное человеческое существо — его дочь, дарованная богами, как подтверждение его любви к Зенобии. Он перевел глаза с ребенка на его мать.
— Выходи за меня замуж, — тихо сказал он. — Время траура уже почти кончилось. Мы любим друг друга.
— Я не могу этого сделать, — спокойно ответила она. — Ведь я — царица Пальмиры, и если мы поженимся, то тем самым поставим под угрозу монархию Вабы. Если я останусь регентшей, найдутся люди, которые будут утверждать, будто ты, римлянин, влияешь на меня в ущерб интересам пальмирцев. Однако, что еще более вероятно, совет десяти может вообще лишить меня регентства. А я не могу доверить никому другому распоряжаться судьбой города вместо моего сына.
— А когда Ваба станет мужчиной, Зенобия? Тогда ты передашь ему бразды правления и будешь жить для себя?
— Не ссорься со мной, любовь моя, — сказала она, избегая ответа на его вопрос. — Разве ты не мой супруг? Ты любишь меня, я люблю тебя, и у нас есть ребенок.
Он взглянул на нее, и она увидела в этом взгляде боль, обиду, гнев, негодование и смирение.
— Итак, я буду известен как любовник царицы, а не как ее муж, — тихо сказал он.
— Это не имеет значения, — так же тихо ответила она, — являюсь ли я твоей официальной женой или нет. Ты все равно будешь моим любовником, Марк. Неужели это так ужасно?
«Лонгин прав», — с горечью подумал Марк. Женщина, которую он любит, выше всего ставит долг. Он не может ни жениться на ней, ни иметь собственного ребенка. И все же он любил Зенобию. Если она хотела подавить его мужскую гордость, то он сам сделает это. Когда он задумался об этом, то осознал, что ее отношение к своему долгу на самом деле не отличалось от его собственного.
— Так, значит, я твой любовник? — спросил он.
— Ты им станешь, — твердо ответила она, глядя на него. Он почувствовал, как по его телу пробежал холодок желания.
— Когда же? — спросил он, улыбнувшись.
— Мне надо оправиться после рождения Мавии, мой дорогой.
Словно откликаясь на свое имя, ребенок открыл глаза и взглянул на огромного мужчину, издав тихий звук, который тут же привлек внимание отца. Марк снова взглянул на свою дочь. Как она очаровательна! Он нежно прикоснулся к ее розовой щечке; Мавия повернула головку, и маленький бутон ее рта раскрылся.
— Дай ее мне, — сказала Зенобия. — Она уже проголодалась. Лонгин, возвращайтесь к себе и ложитесь спать. Мы поговорим утром. Баб, ты не против подождать в прихожей, пока Мавия не будет готова вернуться в свою колыбельку?
Протянув к дочери руки, Зенобия поднесла ее к своей пышной груди. Она даже не заметила, как вышли Лонгин и Баб. Вначале ребенок не знал, что делать, но царица осторожно заставила ее взять в рот сосок и мягко надавила на него, выдавив немного жидкости из груди. Как только ребенок распробовал питательный напиток, инстинкт взял верх, и он принялся сосать, вначале робко, а потом все более энергично.
Марк смотрел как зачарованный. Вид нежной матери, которую представляла собой Зенобия, очаровывал его, и в то же время он почувствовал сильный порыв горячего желания, наблюдая, как она нянчит ребенка. За месяцы, прошедшие после зачатия ребенка, он обнаружил, что не в состоянии наслаждаться обществом красивых и искусных проституток, которыми славилась Пальмира, и наконец прекратил попытки. Теперь, проведя много месяцев без женщины, он наблюдал, как его дочь сосет пышную грудь его любимой, и его охватило вожделение. Его верный дружок явно рвался в бой из-под короткой туники.
Перекладывая ребенка от одной груди к другой, Зенобия заметила, в каком состоянии он находится.
— О, мой дорогой, я пошлю тебе девушку-рабыню! — посочувствовала ему она.
— Нет, — почти крикнул он сквозь стиснутые зубы. Малышка вздрогнула и тихонько икнула, а потом снова принялась сосать.
— Я не могу… Я имею в виду, что не хочу никого, кроме тебя.
— Не хочешь ли ты сказать, что у тебя не было ни одной женщины после той ночи?
— Ни одной, — сказал он, — Ох, Марк!
Качая ребенка одной рукой, она протянула другую и взяла его за руку. Так они и держались за руки, пока Мавия наконец не насытилась и не заснула у материнской груди.
— Будь я только женщиной, — тихо произнесла Зенобия, — я бы так гордилась, став твоей женой. Я не могла сказать тебе это, пока Лонгин оставался в комнате, это огорчило бы его. Ты же знаешь, какой он, мой дорогой.
— Мы могли бы пожениться тайно, — предложил он.
— Марк, наступит день, когда я выйду за тебя замуж, если ты все еще будешь желать меня. Когда этот день придет, мы отпразднуем его со всей торжественностью. Ты проведешь меня по улицам Пальмиры к своему дому, как подобает порядочному мужчине. Я стану твоей женой, и пусть это видит весь мир. Я не испытаю стыда. Но до этого мы будем любовниками, и я не буду стыдиться этого тоже. Ведь сейчас мой долг — чтить память Одената Септимия. Это — мой долг перед его и моим сыном Вабаллатом, юным царем этого города, и перед самой Пальмирой. Я не могу уклоняться от выполнения своего долга, Марк. Не могу!
В отдаленной части дворца Зенобия выделила для себя апартаменты, куда не разрешалось входить никому, кроме Марка и старой Баб. Однако он редко видел там старую няню царицы. Большую, светлую и просторную комнату она превратила в убежище чувственности, где они могли любить друг друга вдали от пытливых глаз.
Пол комнаты был выложен большими плитами бледно-золотистого мрамора, так тщательно подогнанными, что казались одним большим куском. В ней был купальный бассейн из черного мрамора, наполненный теплой душистой водой, струившейся из четырех озорных золотых купидонов. Слева стоял большой шкаф, украшенный красивой резьбой, круглый стол, тот самый стол из африканского кедра, который Зенобия купила у Марка много лет назад, с двумя круглыми стульями со спинками и украшенными резьбой подлокотниками и ножками. На всех стульях были чехлы из ярко-синего шелка.
В дальнем левом углу комнаты находилось большое квадратное ложе, установленное на помосте, на который вели две ступеньки. Ложе — огромный полосатый матрас из шелка кораллового и золотистого цветов, набитый тончайшей и чистейшей шерстью белых ягнят. На матрасе разбросаны шелковые подушки ярко-синего и изумрудно-зеленого цвета.
