— Но я хочу, чтобы ты тоже наслаждался! — протестовала она.
— А я и наслаждаюсь, — ответил он. — И наслаждаюсь еще больше, когда вижу выражение твоего лица.
Он снова подхватил ее на руки, пересек комнату и бережно положил на ложе. Потом лег рядом и сказал:
— Когда придут ночи одиночества, любимая, я буду тысячу раз переживать каждый момент, который мы провели в этой комнате, каждую ночь, когда я лежал рядом с тобой и любил тебя. Я никогда не любил другую женщину, и клянусь тебе, никогда не полюблю.
Он схватил ее в объятия, и они целовались до тех пор, пока не начали задыхаться.
Теперь он пламенно желал снова обладать ею, но Зенобия увернулась от его нетерпеливых объятий. Изогнув тело, она сдвинулась вниз и стала покрывать его плоский и слегка опушенный торс поцелуями. Она дразнила его, нежно покусывая своими острыми маленькими зубками, и он издал стон, а кончик его члена трепетал при каждой ее атаке. Потом он ощутил ее теплый, успокаивающий язык, и она взяла его на несколько мгновений в рот. Марк боролся, чтобы сохранить самообладание. И как раз тогда, когда он уже решил, что проиграл их любовное сражение, она снова изменила позу, оседлала его и сдвинулась вниз, облекая его своей горячей плотью.
Вытянув вверх свои большие руки, он стал мять ее прекрасные груди, страдая от невероятного наслаждения. Его полуприкрытые сапфировые глаза наблюдали, как она откинула назад голову в экстазе. Тонкие вены на ее гладкой шее выделялись, и было видно, как кровь пульсирует в них. Она вновь задрожала от ощущения наполненности, и тогда он снова овладел собой, перевернул ее и теперь уже сам оседлал ее.
Он медленно вышел из нее и усмехнулся, когда она издала тихий крик разочарования. Взяв член в руку, он стал нежно тереться им о низ ее живота. Она стонала и искала его своими горячими, нетерпеливыми маленькими ручками.
— Нет, любимая, — проговорил он, наклонившись, чтобы ласкать языком ее ухо. — Не будь слишком торопливой, ведь у нас еще есть время.
Его язык двигался по запутанному лабиринту другого ее уха, на мгновение слегка пощекотав его.
Она извивалась под ним, и ее желание росло с каждым прикосновением, с каждой лаской. Его руки любовно гладили ее трепещущие груди, и он старался запомнить линии ее тела; ощущение, которое давало прикосновение к ее атласной коже; ее чудесные груди — эти медовые холмы нежности, которые напоминали ему о самой великой богине-матери; ее длинные, сильные ноги, которые могли охватывать мужчину в страстном объятии с такой же легкостью, с какой они охватывали бока огромного серого жеребца, ее мраморно-гладкие ягодицы, округлые, словно две луны. Он обожал ее всю, он поклонялся ей. Это была его любовь, сама его душа.
— Ах, любовь моя, — пробормотал он, приникнув к спутанному узлу ее влажных волос. — Не знаю, смогу ли я вынести разлуку с тобой.
Его голос дрожал от волнения, и Зенобия почувствовала, что непрошеные слезы начали скатываться по его щекам.
— Сделай так, чтобы мы стали одним целым, дорогой, — молила она. — Я умру, если ты не сделаешь этого!
И она изогнулась дугой, чтобы принять его в себя, а он стал энергично проникать в ее страждущее тело.
Снова и снова он вонзался в ее наполненную страстным желанием плоть, и Зенобия плакала как от радости обладания им, Так и от того, что знала — утром он уедет. Наконец, его страсть достигла пика, и его семя хлынуло в теплую темноту ее лона, а он в изнеможении упал на ее грудь. Она тихо плакала, в то время как он содрогался от наслаждения. Как же сможет она существовать без него? Ведь он — сама жизнь. «О мама, — подумала она, — если между тобой и отцом все было вот так же, то теперь я наконец могу понять ту любовь, которую вы испытывали друг к другу!»
Несколько минут они лежали, сжимая друг друга в объятиях и не говоря ни слова. Он слышал, как ее сердце постепенно успокаивается. «Она — невероятная женщина», — думал он, и он постарается побыстрее закончить дела в Риме. Если его отец действительно смертельно болен — а его мать была не такой женщиной, чтобы преувеличивать, — тогда ему придется принять на себя обязанности главы семейства, но вначале он вернется в Пальмиру за Зенобией. Потом ему пришло в голову, что у него нет никакой причины оставаться в Риме. Он не любит Рим и в действительности никогда не любил его. Его младший брат Аул обосновался в Британии, а две его сестры, Луция и Эвзебия, живут со своими мужьями далеко от Рима: Луция — на севере, близ Равенны, а Эвзебия — на юге, в Неаполе. Его мать, возможно, предпочтет вернуться в Британию вместе с Аулом. И тогда он свободен и сможет жить в Пальмире, сделать ее своим домом, вернее, их домом. Он поделился своими мыслями с Зенобией и услышал радость в ее голосе, когда она отвечала ему.
— Ты хочешь сказать, что действительно сделаешь Пальмиру своим домом? Покинешь Рим?
— Я уехал из Рима пятнадцать лет тому назад, любимая. Разве у меня есть дом там? Собственное дело? Все это можно купить. Все это не имеет значения и не вызывает у меня никаких чувств. Мой дом — там, где ты, любимая. Мой дом здесь, в Пальмире.
Зенобия разрыдалась, и горячие слезы заструились по ее щекам, намочили подушки, попали в уши.
— Теперь, — сказала она, наконец овладев собой, — теперь я смогу вынести твой отъезд! Я пошлю с тобой шестерых моих охранников, Марк. Первый из них возвратится назад из Триполи, чтобы сообщить мне, на каком корабле ты отплыл. Второй и третий привезут мне письма от тебя из портов, в которые вы будете заходить; четвертый приедет прямо из Бриндизи и сообщит, как ты добрался до берегов Италии; пятый принесет мне весточку из Рима; а последний останется с тобой и будет сопровождать тебя на обратном пути. Он принесет мне самую счастливую новость из всех — новость о том, что ты едешь домой!
— Да будет так, любимая! — согласился он. Потом его губы вновь встретились с ее губами и начали пить их сладость. Ему захотелось снова овладеть ею, и она радостно раскрыла ему свои объятия и снова приняла его. В эту ночь они любили друг друга почти безостановочно, любили губами, руками и глазами. Они прикасались друг к другу и ласкали друг друга. Они наслаждались друг другом до тех пор, пока не лишились сил. Наконец, за час до рассвета, они впали в короткий успокоительный сон, а проснувшись, были спокойны и сосредоточены.
Они сказали друг другу слова прощания наедине, в своей комнате любви. Их губы на мгновение прижались друг к другу, взгляды встретились в молчаливом понимании.
— Ничто не помешает мне вернуться к тебе, любимая, — сказал он.
— Я буду ждать, — ответила она.
Официально они попрощались в главном внутреннем дворе дворца, в присутствии Лонгина, юного царя, его брата и других членов совета десяти.
— Пожалуйста, передай императору Аврелиану наши приветствия и выражение нашей преданности, Марк! — сказал царь. — Надеемся, его правление будет долгим и благополучным. Какое несчастье, что Клавдий умер от чумы!
Марк улыбнулся.
