— Это он сказал? — сглотнув ком в горле, спросила я.
— Он не пожелал назвать твое имя. По его словам, просто катался по городу, чтобы успокоиться.
— Тогда откуда ты можешь знать…
— Я знаю совершенно точно, потому что пасся неподалеку. Я же сказал, что приглядываю за тобой. И, естественно, обратил внимание на черный джип «Лексус», который и до того видел не раз. Кстати, твои соседки, гулявшие во дворе, тоже обратили на него внимание. Стас выходил покурить, наверное, рвался к тебе с неясными намерениями, но что-то его удерживало. Оказывается, соседки были с ним знакомы и даже мило сообщили, что ты дома. Так что алиби у него есть, но он не пожелал им воспользоваться. На вопрос о причине скандала с женой ответил, что она отказывалась дать ему развод, они малость поспорили, и их спор плавно перешел в мордобой. Но у меня есть повод думать, что была другая причина.
— Какая?
— Об этом я пока промолчу. Ну, что, запрыгаешь козой от счастья? Или счастье ты видела в суровом наказании, которое он, безусловно, заслужил.
— А вдруг ты все это выдумал? — жалко пролепетала я.
— Конечно. Ты же у нас девушка недоверчивая. Все, что я рассказал, легко проверить. Напряги бывшего, отца, в конце концов. Спроси соседок… — Я посидела с минуту, собираясь с мыслями, а Берсеньев сказал: — По-прежнему не вижу счастья на твоем лице. — Я в ответ криво усмехнулась. — Бежать к нему и с радостным визгом бросаться на шею ты не собираешься? Понятно. — Берсеньев пожал плечами и отвернулся.
А я думала о Стасе. Он мог мне все рассказать. Наверное, я тоже могла вести себя иначе. По крайней мере, объяснить, почему я не пришла к нему в больницу. Вопрос, нуждается ли он в моих объяснениях. Вспомнив его взгляд, я невольно поежилась. «Он не убивал Настю», — мысленно твердила я, но противная, глубинная боль, терзавшая все это время, не проходила. Один поступок тянет за собой другой. Это как с разбитой чашкой: ты ее склеиваешь, но вода из нее упрямо сочится то здесь, то там, и ты в отчаянии думаешь, что все твои труды напрасны, но все равно пытаешься, и стоит она на твоем столе, любимая, но вся такая нескладная, в трещинах и сколах, вызывая лютую тоску, потому что ты знаешь — той, прежней, она уже никогда не будет.
— Я ведь не зря спросил, чего ты хочешь, — после недолгого молчания произнес Берсеньев.
— Найти убийцу, — ответила я.
— Ты кому не веришь: мне или Стасу? Ладно, будем считать вопрос риторическим. Что ж, давай его найдем, — кивнул Берсеньев. — Убийцу, я имею в виду.
— Есть идеи?
— Я просто кладезь идей, милая.
Берсеньев достал мобильный и набрал номер.
— Дарья Максимовна, — сказал он через некоторое время. — Здравствуйте. Меня зовут Сергей Львович, я давний друг отца Насти Озеровой, то есть Малаховой, конечно. Очень хочу поговорить с вами… могу приехать прямо сейчас… да… спасибо. Адрес я знаю.
— Настина подруга? — спросила я, когда он сунул телефон в карман.
— Да. Ждет нас у себя дома через полчаса.
— Ее менты допрашивали…
— Не сомневаюсь. Но кое-что я хочу уточнить.
— Тогда поехали.
Берсеньев не спеша тронулся с места, а я таращилась в окно. Он молчал, должно быть решив, что сказал предостаточно, хотя, безусловно, далеко не все. Я бы предпочла, чтобы он говорил, все равно о чем, это как-то отвлекало бы, помогая справиться с болью, которая неизменно появлялась, стоило мне подумать о Стасе. В душе полный раздрай, мне то хотелось броситься к нему со всех ног, наплевав на все: на убийство и на свои сомнения, то вдруг тянуло на родной диван, сунуть голову под подушку и лежать, не двигаясь, в спасительном отупении. Потому что броситься к Стасу я могла, а вот рассчитывать на то, что это его порадует, — нет.
— Из квартиры что-нибудь пропало? — спросила я, нарушая молчание, поймав себя на мысли, что Настино имя произнести тяжело, почти невозможно. Мы ехали уже минут двадцать, Берсеньев все это время насвистывал себе под нос, не обращая на меня внимания.
— Не похоже, — пожал он плечами. — По крайней мере, все вещи на своих местах. Но это еще ничего не значит. Несколько дней назад Настя сняла со своего счета десять тысяч долларов. Их в квартире не нашли. Разумеется, девушка могла их потратить, сумма для нее незначительная. Хотя, покупая шмотки, проще расплачиваться карточкой. Так что вопрос, зачем ей понадобились доллары, остается. Если хочешь знать мое мнение, менты найдут убийцу довольно быстро. При известном старании. Я бы охотно дал им возможность в кои-то веки сделать что-то путное, но тебе сейчас лучше напрячь извилины, да и движение не повредит. Опять же правило «хочешь сделать хорошо — сделай сам» еще никто не отменял.
— Если исключить версию ограбления… — начала я и замолчала.
— Тогда остается только Стас? — продолжил Берсеньев. — Но мы и его благополучно исключили. Разве нет?
— Кому могла мешать Настя? — вновь заговорила я. Берсеньев прав, сейчас лучше напрячь извилины, занять мозги расследованием, а не думать о своих чувствах, исходя жалостью к себе. — Возможные конкуренты от ее смерти ничего не выиграют. В этом городе она не живет уже несколько лет, с тех пор как уехала учиться в Питер, так что вряд ли успела обзавестись врагами. Да и не верится, что у нее были враги. Милая, добрая девушка…
— Ага. Милая и добрая.
Берсеньев притормозил, внимательно разглядывая дома за окном, и кивнул:
— Где-то здесь…
Мы въехали во двор новой двенадцатиэтажки и малой скоростью передвигались от подъезда к подъезду.
— Не возражаешь, если при Дарье Максимовне я буду называть тебя Юлей? Если это имя тебе не нравится, выбери любое другое.
Желание Берсеньева сменить мне имя было вполне понятно. Он, как старый друг семьи Озеровых, рассчитывал на доверительный разговор, который мог не состояться, если Настя рассказала обо мне подруге. «Вряд ли ее рассказ был для меня лестным, добрых чувств ко мне она не питала, да и не за что было», — с усмешкой подумала я. И только в ту минуту по-настоящему поняла, что Насти больше нет. Совсем юной, очень красивой, доверчивой и беззащитной… Что бы ни говорил Берсеньев и как бы я сама себя ни успокаивала, а саднящее чувство, что в ее смерти виновата я, не проходило.
— Фенька, — позвал Берсеньев, и я наконец заметила, что он давно, обнаружив место на парковке возле подъезда, пристроил там машину.
— Идем? — спросила я.
— Идем, идем. Если продолжишь в том же духе, то вскоре сможешь убедить себя, что виновата во всех преступлениях человечества. От первородного греха до холокоста. Это порочный путь, дорогая.
— Да пошел ты, — огрызнулась я, но чужой прозорливости подивилась.
Дверь нам открыла девушка лет двадцати двух, высокая, темноволосая и кареглазая. Может, и не красавица, но цену себе знала. Голову держала гордо, взгляд спокойный и уверенный. Домашнее платье из зеленого трикотажа и шлепанцы на высоком каблуке.
