Книга Барчестерские башни, страница 49. Автор книги Энтони Троллоп

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Барчестерские башни»

Cтраница 49

Мистер Эйрбин был тогда очень молод и, покидая Оксфорд ради своего далекого убежища, полагался лишь на свой разум, презирал здравый смысл простых людей и не думал, что может в своем смятении найти опору у кого-нибудь из местных жителей. Но провидение было к нему милостиво: на пустынных берегах дальнего моря он встретил человека, который постепенно успокоил борение его духа, вернул мир его воображению и научил его долгу христианина. Когда мистер Эйрбин покидал Оксфорд, он думал о сельских священниках почти с презрением и намеревался (если останется в их церкви) как-то поднять их, вырвать из трясины безразличия, влить веру и энергию в сердца этих служителей божьих, которые, по его мнению, предпочитали тихонько брести по жизни без того и без другого.

Но от такого-то вот священника мистер Эйрбин в час великой своей нужды и получил помощь. Неимущий младший священник глухого корнуэльского прихода научил его, что христианином должен руководить закон внутренний, а не внешний, что человек не может стать слугой нелукавым, подчиняясь лишь писаным правилам, и что, пытаясь обрести спасение в стенах Рима, он только эгоистически ищет безопасности для себя, точно трусливый солдат, который накануне сражения притворяется больным.

Мистер Эйрбин вернулся в Оксфорд, став смиреннее, лучше и счастливее; и с этого времени он усердно трудился, как священник своей родной церкви. Те, кто его окружал, поддерживали в нем верность ее принципам, и на смену влиянию мистера Ньюмена пришло влияние главы его колледжа. Пока доктор Гвинн видел в этом молодом человеке возможного отступника, он не питал к нему симпатии. Хотя сам декан принадлежал к высокой церкви, он не терпел тех, чья вера не довольствовалась “Тридцатью девятью статьями”. Пыл людей вроде Ньюмена казался ему признаком не благочестия, а душевного расстройства, у молодых же людей он видел за этим лишь пустое тщеславие. Сам доктор Гвинн сочетал веру с большой долей житейской мудрости и не мог одобрить догматов, утверждавших их несовместимость. Узнав, что мистер Эйрбин почти католик, декан горько раскаялся в том, что сделал членом своего факультета человека столь недостойного, а когда прослышал, что мистер Эйрбин вот-вот и вовсе станет католиком, то не без удовольствия подумал, что в этом случае место, которое он занял, снова станет вакантным.

Когда же мистер Эйрбин вернулся убежденным протестантом, декан Лазаря вновь открыл ему объятия, и мало-помалу он стал любимцем колледжа. Вначале он был мрачен, молчалив и не хотел участвовать в университетских усобицах, но постепенно оправился, вернее, вновь обрел себя, и прослыл человеком, всегда готовым броситься в бой против всего, что отдает евангелистическим душком. Он был велик на кафедре, на ораторской трибуне, в застольной беседе и к тому же неизменно мил. Он с жаром участвовал в выборах, заседал в комитетах, рвал и метал против любого проекта университетской реформы и добродушно рассуждал за рюмкой портвейна о гибели, грозящей церкви, и о кощунствах, ежедневно творимых вигами. Муки, которые он перенес, вырываясь из-под власти чар римской владычицы, несомненно, закалили его характер. Хотя внешне он казался весьма самоуверенным, тем не менее, во внутренней жизни сердца он стремился к смирению, которое так и не научился бы ценить, если бы не дни, проведенные в Корнуэлле, куда он теперь ездил ежегодно.

Таков был душевный облик мистера Эйрбина, когда он принял приход Св. Юолда. Внешний же его облик ничем не был примечателен. Он был высок, хорошо сложен, подвижен. Седина припудрила прежде иссиня-черные волосы, но лицо осталось молодым. Хотя красивым его назвать было нельзя, оно было приятно. Портили его высокие скулы и массивный тяжелый лоб, зато глаза, нос и рот не оставляли желать ничего лучшего. В его глазах всегда горел огонь, обещавший вдохновение или юмор, когда он начнет говорить, и обещание это редко не оправдывалось. Его губы легко слагались в мягкую улыбку, которая свидетельствовала, что его юмор никогда не унижается до сарказма, а выпады не диктуются злобой.

Мистер Эйрбин имел успех у дам, но более как всеобщий любимец, нежели как избранник одного сердца. Он был членом оксфордского факультета, а потому не мог помышлять о браке, да, пожалуй, ни разу и не испытал нежной страсти. Хотя он принадлежал к церкви, не требующей от своих служителей безбрачия, он привык считать себя убежденным холостяком. Тогда он не помышлял о приходе, а его оксфордские занятия были несовместимы с радостями домашнего очага. Поэтому на женщин он смотрел, как смотрят на них многие католические священники. С хорошенькими и бойкими на язык он был не прочь поболтать, но видел в них лишь детей. Разговаривал он с ними несерьезно и слушал их, заранее не сомневаясь, что они не скажут ничего, достойного внимания.

Таков был мистер Эйрбин, новый священник церкви Св. Юолда, обещавший погостить в Пламстеде.

Он приехал за день до мистера Хардинга и Элинор, и семья Грантли могла составить свое мнение о нем до прибытия других гостей. Гризельду удивила его моложавость, но в спальне она сказала Флоринде, младшей сестре, что разговаривает он, как старик, и, пользуясь превосходством семнадцати лет над шестнадцатью, объявила его некрасивым — правда, глаза у него дивные. Конечно, шестнадцать лет свято уверовали в приговор семнадцати и сказали, что он очень некрасивый. Потом барышни принялись сравнивать достоинства других преподобных холостяков округи и без тени ревности согласились, что некий Огастес Грин бесспорно превосходит всех остальных. В пользу этого джентльмена действительно говорило многое: получая прекрасное содержание от отца, он мог тратить все жалованье младшего священника на лиловые перчатки и элегантные галстуки. И, порешив, что гостю их отца далеко до неотразимого Грина, барышни уснули в объятиях друг друга, довольные собой и всем миром.

Вначале миссис Грантли пришла примерно к тому же заключению относительно фаворита своего мужа, что и ее дочери, хотя и не сравнивала его с мистером Грином. Она вообще никого ни с кем не сравнивала и только сказала мужу, что иной одному кажется лебедем, а другому — гусем, отказав таким образом мистеру Эйрбину в праве считаться лебедем.

— Ну, Сьюзен,— ответил супруг, обиженный столь нелестным отзывом о своем друге,— если мистер Эйрбин, по-твоему, гусь, твоя проницательность оставляет желать лучшего.

— Гусь? Разумеется, он вовсе не гусь и, возможно, очень умен. Но ты, архидьякон, любишь понимать все буквально, когда тебе это удобно, и придираешься к словам. Я не сомневаюсь, что мистера Эйрбина высоко ценят в Оксфорде и что он будет прекрасным священником. Я хотела сказать только, что, проведя с ним вечер, не нахожу его таким уж совершенством. Во-первых, он, по-моему, несколько самодоволен.

— Среди моих знакомых,— объявил архидьякон,— нет человека менее самодовольного. Скорее уж он застенчив.

— Возможно. Но я этого пока не заметила.

На этом разговор окончился. Доктор Грантли считал, что его жена бранит Эйрбина только потому, что он его хвалил, а миссис Грантли знала, что архидьякон, составив твердое мнение о человеке, не слушает после этого ни хулы, ни похвал в его адрес,

Правы были оба. Мистер Эйрбин бывал застенчив в малознакомом обществе, но когда он исполнял свои обязанности или говорил о вещах, знать которые было его долгом, он становился достаточно развязен. На трибуне Эксетер-Холла мистер Эйрбин без всякого смущения выдерживал взгляды тысячи глаз, ибо этого требовала его профессия, но в светской беседе он смущался высказывать свое мнение, что нередко создавало впечатление, будто он считает собеседников недостойными внимания. Он не любил навязывать свои суждения, кроме тех случаев, когда того требовали обстоятельства, а так как с ним обычно начинали обсуждать именно те темы, которые он привык трактовать решительно, то он старательно уклонялся и в результате часто навлекал на себя такие же обвинения, какие выдвинула против него миссис Грантли.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация