Если бы мне требовалось вырыть яму длиной в сорок два фута,
а глубиной и шириной по пять футов, то задача была бы действительно
неосуществимой, работай я с помощью экскаватора или без него. В этом случае мой
план мести вполне мог предполагать заброску Додана в космическое пространство
или обрушение на него Тадж-Махала. Общий объем извлеченного грунта составил бы
более тысячи кубических футов.
«Но тебе понадобится ловушка, напоминающая формой воронку,
которая засосет в себя твоих вредных инопланетян, – пояснил мой друг математик,
– и потому тебе придется вырыть наклонную плоскость, очень напоминающую дугу
снижения». Он взял еще один лист миллиметровки и сделал набросок.
«Это означает, что твои инопланетные преступники – или кого
они там представляют – должны будут удалить всего половину первоначально
рассчитанного грунта. В этом случае… – Он принялся писать на листке и широко
улыбнулся. – Пятьсот двадцать пять кубических футов! Сущая чепуха. Такое под
силу одному человеку».
Тогда я поверил ему, но ведь я не принимал во внимание
жару.., мозоли.., усталость.., неимоверную боль в спине.
Сделаем на минуту перерыв, но только на минуту. Проверим
правильность уклона траншеи.
Все не так плохо, как тебе казалось, милый, правда? – слышал
я голос Элизабет. По крайней мере это дорожное покрытие, а не выжженная солнцем
глина пустыни…
Теперь, когда глубина возросла, я двигался вдоль края могилы
не так быстро. Руки мои кровоточили. Я бросал ковш на дно траншеи, тянул на
себя рычаг, опускающий стрелу, и толкал вперед рычаг, выводящий вперед арматуру
ковша с пронзительным гидравлическим визгом. Следил за тем, как блестящий от
масла металлический стержень выдвигался из грязной оранжевой трубы, вдавливая
ковш в глину. Нередко ковш натыкался на кусок кремня, и тогда вспыхивала искра.
Затем я поднимал ковш, поворачивал его – темный продолговатый предмет на фоне
звезд (и одновременно пытался не обращать внимания на постоянную боль в шее,
точно так же, как старался не замечать еще более острой боли в спине) – и
вываливал грунт в кювет, покрывая им уже находящиеся там асфальтовые квадраты.
Не обращай на все это внимания, милый, – ты перебинтуешь
руки, после того как все будет кончено, и тебе станет легче. Главное –
разделаться с ним, подбадривал меня голос Элизабет.
– Ее разорвало на куски, – прохрипел я и перевел ковш
обратно в траншею, чтобы забрать еще двести фунтов глины и гравия из могилы
Додана. Как быстро идет время, когда увлечешься делом!
***
Через несколько мгновений после того, как стали заметны
первые проблески света на востоке, я спустился из кабины, чтобы еще раз
замерить уклон траншеи плотницким уровнем. Работа близилась к концу. Я уже
начал думать, что сумею справиться. Встал на колени и почувствовал, как что-то
с тупым тихим звуком хрустнуло в позвоночнике.
У меня из горла вырвался хриплый стон, и я свалился боком на
узкий наклонный спуск траншеи. Я лежал, сжав зубы и прижимая руки к пояснице.
Понемногу боль слегка утихла, и мне удалось встать. «Ну вот, – подумал я. – Все
кончено. Я сделал все, что мог, но теперь все кончено».
Прошу тебя, милый, послышался шепот Элизабет – каким бы
невероятным это ни показалось мне некоторое время назад, теперь этот шепчущий
голос начал пробуждать во мне неприятные чувства – в нем слышалась чудовищная
безжалостность, непреклонность. Пожалуйста, не бросай работу. Прошу тебя,
продолжай.
Продолжать рыть траншею? Я не знаю, смогу ли даже идти!
Но ведь осталось так мало! – послышалось стенание. Это уже
не был голос, говорящий за Элизабет, как раньше; это была сама Элизабет.
Осталось так мало, милый!
В надвигающемся рассвете я посмотрел на траншею и медленно
кивнул. Она права. Экскаватор стоял всего в пяти футах от конца, может быть, в
семи. Но это была самая глубокая часть траншеи, конечно. Пять или семь футов,
где находился наибольший объем грунта.
Ты сможешь сделать это, милый, я знаю, что сможешь, умоляюще
звучал голос.
Но убедил меня продолжать работу не он. Решающим для меня
стал образ Додана, спящего в своей роскошной квартире на верхнем этаже
небоскреба, тогда как я находился здесь, в этой траншее, рядом с грохочущим,
изрыгающим вонючий дым экскаватором, весь в грязи, с израненными руками,
кровоточащими мозолями. Долан спит в своих шелковых пижамных брюках, а рядом с
ним одна из блондинок в его пижамной куртке.
Внизу, в огороженном стеклом помещении гаража, стоит
серебристо-серый «кадиллак», заправленный, с уже погруженными вещами, готовый к
поездке.
– Ну хорошо, – пробормотал я, медленно взобрался в кабину
экскаватора, опустился в кресло и нажал на газ.
***
Я продолжал работать до девяти утра, а потом кончил – нужно
было предпринять еще кое-что, а времени оставалось так мало. Моя наклонная
траншея вытянулась на сорок футов. Этого должно было хватить.
Я отогнал экскаватор на прежнее место и оставил там. Он мне
еще понадобится, и для этого придется отлить дополнительное количество топлива,
но сейчас на это времени не было. Мне был нужен эмпирии, а во флакончике его
оставалось так мало – нужно, чтобы таблеток хватило на сегодняшний вечер.., и
на завтра. О да, на завтра, на славный праздник независимости – Четвертое июля.
Взамен эмпирина я передохнул минут пятнадцать. Я не мог
позволить себе этого, но заставил себя. Растянувшись внутри фургона – мышцы мои
при этом вздрагивали и дергались, – я думал о Долане.
Сейчас он перед самым отъездом упаковывает вещи, кладет в
свой кейс деловые бумаги, которые будет просматривать в пути, туалетные
принадлежности, может быть, книгу или колоду карт.
А вдруг на этот раз он решит лететь? – послышался внутри
меня зловредный шепот, и я не смог удержаться – из губ моих вырвался стон.
Никогда раньше он не летал в Лос-Анджелес – всегда пользовался «кадиллаком».
Мне казалось, что он просто не любит летать. Правда, иногда ему приходилось
путешествовать самолетом – однажды он летал в Лондон, – и мысль о том, что он
может полететь, неотступно билась в моем мозгу, не покидая меня ни на
мгновение, словно зуд.
***
В половине десятого я достал из фургона большой рулон
брезента, аппарат, сшивающий проволокой, и деревянные планки. Стало облачно и
чуть прохладнее – иногда Бог приходит на помощь. До этого момента я забыл о
своей голове, потому что все остальное болело у меня намного больше, но теперь
я коснулся ее пальцами и тут же с невольным стоном отдернул руку. 'Я подошел к
зеркалу на пассажирской стороне фургона и посмотрел в него – лысина была
ярко-красная, покрытая пузырями.
В Лас-Вегасе Долан делал последние звонки, готовясь к
отъезду. Водитель наверняка уже подал «кадиллак». Между ним и мной оставалось
всего семьдесят пять миль, и скоро «кадиллак» начнет сокращать это расстояние
со скоростью шестьдесят миль в час. У меня не было времени стоять и оплакивать
лысину, обожженную солнцем.
