Мэдди кивнула.
Часовые в страшном испуге, испытывая отвращение, открыли
огонь по ожившему трупу бывшего чемпиона местной школы, подающего второй линии
команды «Все звезды», и разнесли его на кусочки. Отдельные пули, выпущенные в
панике, откололи осколки от его мраморного памятника. Лишь случайно, когда
началась пальба, вооруженные мужчины стояли рассеянной группой; разделились бы
стрелки на два крыла, как первоначально планировал Боб Даггетт, они скорее
всего перестреляли бы друг друга. А сейчас не пострадал ни один островитянин,
хотя Бад Мичум на другое утро обнаружил в рукаве своей рубашки подозрительную
дыру.
– Не иначе зацепился о шип ежевики, – указал он. – Там, на
том конце острова, такие густые заросли. – Никто не оспаривал это утверждение,
но чернота вокруг отверстия заставила его жену подумать, что шип был очень
крупного калибра.
Молодой Фурнье рухнул обратно в могилу и не поднимался,
только его конечности рефлекторно подергивались… Но к тому времени волны шли
уже по всему кладбищу, будто там происходило землетрясение, – но только там,
только в одном месте.
Это началось примерно за час до наступления сумерек.
Берт Дорфман подсоединил сирену к тракторному аккумулятору,
и Боб Даггетт щелкнул переключателем. Не прошло и двадцати минут, как
большинство горожан явились на островное кладбище.
И едва не опоздали, сказал Дэйв Имонс, потому что несколько
оживших трупов чуть было не скрылись. Старому Фрэнку Даггетту оставалось еще
два часа до сердечного приступа, покончившего с ним как раз в тот момент, когда
волнение стало утихать. Он расставил прибежавших на кладбище так, чтобы они не
перестреляли друг друга, и последние десять минут кладбище на Дженни напоминало
настоящее поле боя. К концу сражения пороховой дым был таким густым, что
некоторые просто задыхались. Кислый запах рвоты перебивал запах дыма, только был
острее и держался дольше.
***
И все равно некоторые мертвецы дергались и, словно змеи,
ползали со сломанными позвоночниками – большей частью те, кто умер недавно.
– Берт, – спросил Фрэнк Даггетт, – у тебя наготове
бензопилы?
– Наготове, – ответил Берт. И тут же продолжительный
жужжащий звук вырвался у него изо рта, звук, похожий на стрекот цикады,
проучивающейся сквозь кору дерева. Он содрогался в приступах рвоты, не отрывая
взгляда от ползающих трупов, опрокинутых памятников, зияющих могил, из которых
вылезли мертвецы. – Они в кузове грузовика.
– Заправлены бензином? – Синие вены выступили на черепе
Фрэнка.
– Да. – Берт закрывал рукой рот. – Извините меня.
– Пусть тебя тошнит сколько угодно, – на деловой лад заметил
Фрэнк, – только принеси сюда бензопилы. И ты.., и ты.., ты.., и ты. – Последнее
«ты» относилось к его внучатому племяннику Бобу.
– Я не могу, дядя Фрэнк, – с трудом выдавил Боб. Он
оглянулся по сторонам и увидел пять или шесть своих друзей и соседей,
распростертых на густой траве. Они были живы – всего лишь упали в обморок.
Большинство из них видели, как поднимались из могил их собственные
родственники. Бак Харкнесс, лежавший возле осины, только что разнес прицельным
огнем свою покойную жену и потерял сознание, увидев, как ее кишащие червями
мозги страшным серым потоком вырвались из затылка. – Я не могу. Я… – запинаясь,
промямлил Боб.
Рука Фрэнка, искореженная артритом, но твердая, как камень, хлестнула
его по лицу.
– Ты можешь и сделаешь это, приятель, – сказал он.
Боб отправился за бензопилами вместе с остальными.
Фрэнк Даггетт мрачно посмотрел им вслед и потер грудь –
изнутри начали накатывать приступы боли, пробегая по левой руке до локтя. Он
был стар, но не глуп, он отлично понимал, что означают эти приступы и чем они
кончатся.
– Он сказал мне, что у него должен произойти разрыв сердца,
и постучал по груди, когда говорил это, – продолжал Дэйв, положив для большей
наглядности руку на выпуклый грудной мускул над самым своим соском.
Мэдди кивнула в знак того, что поняла.
– Если что-то случится со мной, прежде чем вся эта мерзость
закончится, – сказал он, – ты, Дэйви, вместе с Бертом н Оррином возьмитесь за
дело. Бобби – хороший парень, но мне кажется, что он немного струсил – по
крайней мере на несколько минут. А ты знаешь, иногда, когда мужчина теряет
храбрость, она не всегда к нему возвращается.
Мэдди снова кивнула, думая о том, как она благодарна судьбе
за то – как глубоко благодарна, – что она не мужчина.
– Затем мы занялись тем, что привели все в порядок, – сказал
Дэйв. Мэдди кивнула в третий раз, однако теперь она что-то произнесла, потому
что Дэйв сказал ей, что он может дальше не рассказывать, если ей трудно слушать
это; он с радостью замолчит.
– Нет, я могу выдержать все, что ты говоришь, – тихо
произнесла она. – Ты удивишься, Дэйви, как много я могу выдержать. – Он с
удивлением посмотрел на нее, но Мэдди отвернулась, и он не увидел секрета,
скрытого в ее взгляде.
***
Дэйв не знал этого секрета, потому что его не знал никто на
Дженни. Именно этого добивалась Мэдди, и она собиралась вечно хранить секрет.
Было время, когда она в синей темноте потрясшего ее шока притворялась, что
справляется с собой. А затем случилось что-то, что заставило ее взять себя в
руки. За четыре дня до того, как островное кладбище выбросило на поверхность
скрытые в нем трупы, перед Мэдди Пейс встал простой выбор: взять себя в руки
или умереть.
Она сидела в гостиной, пила по глотку из стакана брусничное
вино, которое они с Джеком приготовили в августе прошлого года – время казалось
невероятно далеким, – и занималась чем-то столь обыденным, что вызывало смех.
Она вязала вещи для маленького. Точнее, вязала маленькие ботиночки. Но что еще
ей оставалось делать? Ей казалось, что какое-то время никто не станет посещать
магазин для младенцев в супермаркете Эллсуорта.
Что-то ударило в окно.
Наверное, летучая мышь, подумала она, подняв взгляд. Ее
вязальные спицы, однако, замерли в руках. За окном что-то большое, обвеваемое
ветром, рывками двигалось в темноте. Керосиновая лампа была слишком яркой и
отбрасывала отражение от оконных стекол. Она протянула руку и подвернула
фитиль. Стук раздался снова. Стекла задрожали. Она услышала, как засохшая
замазка сыплется на оконную раму. Джек собирался вставить новые стекла,
вспомнила она и подумала: может, он за тем и вернулся. Но это безумие, он на
дне океана, но… Она сидела, склонив голову набок, руки с вязаньем неподвижно
застыли на коленях. Маленький красный башмачок. Синие она уже кончила вязать.
Внезапно она почувствовала, как обострился ее слух. Шум ветра. Отдаленные удары
прибоя на Крикет-Ледж. Дом тихо постанывал, словно старая женщина,
устраивающаяся поудобнее в постели. Тиканье часов в коридоре.
