– Ладно. Наверное, лучше начать с того, как ты привык
курить.
Из музыкального автомата, который несколько минут молчал,
вдруг послышалась нудная аранжировка знаменитой песни Билли Рей Сайруса
«Разбитое сердце саднит». Пирсон удивленно уставился на Дьюка Райнемана и
открыл было рот, чтобы спросить, какое отношение имеет его курение к ценам на
кофе в Сан-Диего. Но не произнес ни звука. Ни одного.
– Ты бросил… Потом снова начал… Но понимал, что если не
будешь соблюдать осторожность, то через пару месяцев опять будешь тянуть по две
пачки в день, – начал Дьюк.
– Так?
– Да, но я не вижу…
– Увидишь. – Дьюк достал платок и вытер лоб. Когда Дьюк
вернулся, поговорив по телефону, Пирсону показалось, что он весь пылает от
возбуждения. Да, но было и кое-что еще: он был страшно напуган.
– Просто поверь мне.
– Ладно.
– Как бы там ни было, ты приспособился. Можно это назвать
«модус вивенди». Бросить ты не мог, но оказалось, что это еще не конец света:
это вовсе не кокаин и не алкоголь, когда надо все время наращивать дозу.
Курение – очень противная привычка, но есть масса промежуточных состояний между
тремя пачками в день и полным отказом.
Пирсон уставился на Дьюка широко открытыми глазами, и тот
улыбнулся:
– Я вовсе не читаю твои мысли, не думай. Просто мы знаем
друг друга, так ведь?
– Видимо, да, – задумчиво произнес Пирсон.
– Я просто забыл, что мы оба Люди десятого часа.
– Кто-кто?
Пирсон прочел небольшую лекцию о Людях десятого часа и об их
племенных жестах (мрачный взгляд при виде таблички «КУРИТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ»,
обреченное пожатие плечами, когда некто облеченный властью требует:
«Пожалуйста, бросьте сигарету, сэр»), племенных амулетах (жевательная резинка,
леденцы, зубочистки и, разумеется, флакончики с аэрозольным дезодорантом) и
племенных молитвах (наиболее распространенная «Со следующего года точно брошу»).
Дьюк восхищенно выслушал, а потом воскликнул:
– Боже милостивый, Брэндон! Ты открыл пропавшее колено
Израилево! Все чокнутые пошли за верблюдом, нарисованным на пачке!
Пирсон расхохотался, заслужив еще один неодобрительный
взгляд бармена.
– Во всяком случае, подходит, – продолжал Дьюк. – Позволь
тебя спросить – ты куришь при ребенке?
– Боже упаси, нет! – воскликнул Пирсон.
– А при жене?
– Нет, никогда больше.
– Когда ты последний раз тянул в ресторане?
Пирсон подумал и не мог вспомнить. Теперь он садился в зале
для некурящих даже тогда, когда был один, и воздерживался от сигареты, пока не
доест, расплатится и выйдет. А дни, когда он курил между каждым блюдом,
остались в далеком прошлом.
– Люди десятого часа, – зачарованно произнес Дьюк. – Слушай,
мне нравится – нравится, что у нас есть имя. И мы действительно как племя.
Это… Он вдруг замолчал, посмотрев в окно. Мимо проходил
полицейский, беседуя с красивой молодой женщиной. Она смотрела на него с
восхищением и желанием, совершенно не замечая черных, оценивающих глаз и
сверкающих треугольных зубов над своей головой.
– Боже, взгляни на это, – прошептал Пирсон.
– Да, – вздохнул Дьюк. – Это распространяется все больше. С
каждым днем. – Он задумчиво рассматривал свой недопитый стакан. Потом
встряхнулся, прогоняя мрачные мысли. – Кем бы мы ни были, – сказал он Пирсону,
– мы единственные на всем проклятом свете, кто видит их.
– Кто, курящие? – недоверчиво спросил Пирсон. Конечно, надо
было понять, что Дьюк к этому ведет, но все же…
– Нет, – терпеливо объяснил Дьюк. – По-настоящему курящие их
не видят. Некурящие не видят тоже. – Он смерил Пирсона взглядом.
– Их видят только такие, как мы, Пирсон, – ни рыба ни мясо.
Только Люди десятого часа вроде нас.
Когда через пятнадцать минут они вышли от Галлахера (Пирсон
сначала позвонил жене, изложил свою выдумку и обещал быть дома к десяти),
ливень перешел в мелкую морось, и Дьюк предложил пройтись пешком. Не весь путь
до Кембриджа, куда они направлялись, но достаточно, чтобы Дьюк успел рассказать
ему побольше. Улицы были пустынны, и они могли разговаривать, не оглядываясь
поминутно через плечо.
– Это похоже на первый оргазм, – говорил Дьюк, когда они шли
в тумане в сторону Чарлз-ривер. – Коль уже пошло, это становится частью твоей
жизни. То же самое здесь. В какой-то день вещества у тебя в голове вступают в
нужную реакцию, и ты начинаешь их видеть. Знаешь, я удивлялся, сколько людей
буквально умирало от ужаса в этот момент. Очень много, я уверен.
Пирсон взглянул на кровавый отсвет фар движущихся машин на
мокрой мостовой Бойлстон-стрит и вспомнил то ощущение ужаса от своей первой
встречи:
– Они такие мерзкие. Такие отвратительные. И мясо у них
движется вокруг черепа… Это же не описать словами, правда?
Дьюк кивнул:
– Они действительно уродливейшие твари. Я увидел первого в
метро, когда ехал домой в Милгон. Он стоял на платформе станции Парк-стрит.
Хорошо, что я был в поезде и поехал дальше, потому что я закричал.
– И что случилось?
Улыбка Дьюка перешла в кислую гримасу:
– Люди посмотрели на меня, потом быстренько отвернулись.
Знаешь, как к этому относятся в большом городе: на каждом углу стоит чокнутый и
проповедует, как Иисус Христос любит тарелки фирмы «Таппер».
Пирсон кивнул. Он знал, как это выглядит в большом городе.
Вернее, считал, что знает, – до сегодняшнего дня.
– Высокий рыжий парень, весь в веснушках, сел рядом со мной
и взял меня за локоть так же, как я сегодня утром сделал с тобой. Его зовут
Робби Дельрей. Он маляр. Сегодня ты его увидишь у Кейт.
– Кто такая Кейт?
– Специализированный книжный магазин в Кембридже.
Фантастика. Мы там встречаемся раз или два в неделю. В основном хорошие люди.
Увидишь. Как бы там ни было, Робби схватил меня за локоть и сказал: «Ты не
спятил, я тоже это видел. Это действительно человек-летучая мышь». Так он,
конечно, мог разглагольствовать и под действием хорошей дозы амфетамина… Только
я же видел это, и облегчение…
– Да, – произнес Пирсон, мысленно возвращаясь к сегодняшнему
утру. Они пропустили бензовоз на Сторроу-драйв и перебежали всю в лужах улицу.
Пирсон обратил внимание на нанесенную краскораспылителем, уже выцветшую надпись
на обратной стороне скамейки у реки. «ЧУЖИЕ ВЫСАДИЛИСЬ – гласила она. – МЫ
СЪЕЛИ ДВОИХ».
