Испытывая глубокий стыд по поводу собственных мыслей, он
укрыл их в самом дальнем уголке своего сознания и повернулся к Лори. С ужасом
увидел, что по ее щекам текут слезы, и безмолвная печаль в ее глазах словно
ножом пронзила его сердце.
– Ничего себе вечеринка, правда? – прошептала она, вытирая
щеки ладонями.
– Точно, Килька, – сказал он и обнял девочку, чтобы та могла
плакать ему в плечо незаметно для других. – Она займет достойное место среди
десяти самых важных событий этого года, можешь не сомневаться.
***
Оказалось, что Кэтрин Эванс (которой никогда так отчаянно не
хотелось снова стать Кэтрин Брэдбери) обманывала всех. У нее была ужасная
мигрень не один или два дня, а последние две недели. За это время она почти
ничего не ела, похудела на пятнадцать фунтов. И когда она поднесла поднос с
закусками Стивену Кратчмеру, декану исторического факультета, и его жене, все
поплыло у нее перед глазами, мир померк перед ней. И она беспомощно рухнула на
пол, обрызгав дорогое платье от Нормы Камали, купленное миссис Кратчмер именно
для этого ужина.
Брайан с Лиссой услышали шум и сползли по лестнице в своих
пижамах, чтобы посмотреть, что там происходит, хотя им обоим – по правде
говоря, всем четверым детям Брэдбери – отчим строжайше запретил спускаться с
верхнего этажа после начала вечеринки.
– Университетские преподаватели не любят, когда на таких
ужинах присутствуют дети, – резко бросил им Лью сегодня днем. – Это создает не
то впечатление.
Когда они увидели свою мать лежащей на полу в окружении
стоящих на коленях обеспокоенных гостей (среди них не было только миссис
Кратчмер, которая побежала на кухню, чтобы замыть холодной водой жирные пятна
на платье, прежде чем они впитаются в ткань), они забыли о суровом приказе
своего отчима и кинулись к матери. Лисса плакала, Брайан вовсе рыдал. По дороге
Лисса ухитрилась ударить по левой почке руководителя группы азиатских
исследований. Брайан, который был на два года старше и на тридцать фунтов
тяжелее, сумел добиться большего: он так толкнул профессора-англичанку,
упитанную даму в розовом платье и модных вечерних туфлях с загнутыми носками,
что она села прямо в камин. Потрясенная, вся в серо-черной золе, она долго не
могла выбраться оттуда.
– Ма! Мама! – кричал Брайан и тормошил бывшую Кэтрин
Брэдбери. – Мамочка! Проснись!
Миссис Эванс шевельнулась и застонала.
– Убирайтесь наверх, – холодно сказал Лью. – Оба.
Когда они не проявили желания повиноваться, Лью сжал плечо
Лиссы с такой силой, что она взвизгнула от боли. Его глаза сверкали на
смертельно побледневшем лице, только на щеках выступили красные пятна, яркие,
как румяна, купленные в дешевом магазине.
– Я займусь этим, – прошипел он сквозь так сильно стиснутые
зубы, что они не разжались даже для того, чтобы говорить. – Вместе со своим
братом немедленно убирайся наверх…
– Прочь руки от нее, сукин ты сын, – отчетливо произнес
Трент.
Лью и все, кто пришел достаточно рано и стал свидетелем
этого развлечения, повернули головы к проходу между гостиной и коридором. Там
плечом к плечу стояли Трент и Лори. Трент был бледен, как и его отчим, но лицо
его выглядело спокойным и решительным.
Здесь присутствовали люди – их было, правда, не много, –
которые были знакомые первым мужем Кэтрин Эванс, и позднее единодушно признали,
что сходство между отцом и сыном было поразительным. Им даже показалось, что
Билл Брэдбери восстал из мертвых, чтобы выступить против своего чрезмерно
раздражительного заместителя.
– Я требую, чтобы вы вернулись наверх, – проговорил Лью.
– Все четверо. Происходящее здесь вас не касается. Ничуть не
касается.
В комнату вошла миссис Кратчмер. Грудь ее платья от Нормы
Камали была влажной, но достаточно чистой.
– Уберите свою руку от Лиссы, – потребовал Трент.
– И оставьте в покое нашу маму, – добавила Лори.
Миссис Эванс теперь удалось сесть. Она держалась руками за
голову, ошеломленно оглядываясь по сторонам. В голове, казалось, что-то
лопнуло, как воздушный шарик, боль тут же прошла, но она осталась слабой и
потерявшей ориентацию. Зато тот кошмар, который она терпела последние две
недели, миновал. Она понимала, что сделала что-то ужасное, поставила Лью в
неловкое положение, может быть, даже опозорила его, но в данный момент она
испытывала лишь облегчение оттого, что боль отпустила ее. Стыд придет позже. А
сейчас она хотела лишь одного – подняться наверх – очень медленно – и лечь в
постель.
– Вы будете наказаны за это, – произнес Лью, глядя на своих
четырех приемных детей при почти полной тишине потрясенной гостиной. Он
посмотрел на них, поочередно переводя взгляд с одного на другого, словно
прикидывая размеры и степень их преступления. Когда его взгляд опустился на
Лиссу, она заплакала.
– Я приношу извинения за их плохое поведение, – сказал Лью,
обращаясь к находящимся в комнате. – Моя жена не воспитывает их должным
образом. Им нужна хорошая английская няня.
– Не будьте ослом, Лью, – заметила миссис Кратчмер.
Ее голос был очень громким, хотя не слишком мелодичным; он
чем-то походил на ослиный рев. Брайан вздрогнул, обнял сестру и тоже
расплакался. – Твоя жена упала в обморок. Детей это встревожило, вот и все.
– Совершенно верно, – поддержала ее профессор-англичанка,
пытаясь извлечь из камина свое пышное тело. Ее розовое платье было в золе, а
лицо украшали полосы сажи. Только ее туфлям с абсурдно загнутыми носами, камин,
казалось, не нанес никакого ущерба, да и сама она ничуть не была обеспокоена
случившимся. – Дети должны заботиться о своих матерях. А мужья – о женах.
Говоря это, она с презрением взглянула на Лью Эванса, но Лью
не заметил этого взгляда: он следил за тем, как Трент и Лори помогали матери
подняться по лестнице. Лисса и Брайан шли за ними подобно почетной страже.
Вечеринка продолжалась. Неприятный инцидент постарались
более или менее забыть, как это обычно случается на вечеринках, где собираются
преподаватели колледжей. Миссис Эванс (которая спала ночью не больше трех
часов) заснула почти в тот же миг, как голова ее коснулась подушки, и дети
слышали доносящиеся снизу веселые шутки Лью.
Трент даже заподозрил, что он испытывает теперь облегчение,
когда ему больше не приходятся беспокоиться о своей суетящейся, перепуганной
жене-мышке.
Лью так ни разу и не покинул за весь вечер своих гостей и не
поднялся взглянуть на больную жену.
Ни разу. До тех пор, пока все не разошлись.
После того как последний гость покинул дом, он поднялся
тяжелым шагом наверх и приказал жене встать. И она послушно сделала это,
повинуясь приказу, как привыкла повиноваться каждому его слову с того момента,
как священник соединил их узами брака.
