– Не разыгрывайте из себя равнодушного, дружище. Я примчался
сюда, чтобы предложить вам принять участие в том самом деле, о котором вы в
своей гордыне говорили мне сотню раз: идеальная тайна закрытой комнаты!
Холмс было направился в угол, по-видимому, чтобы взять свою
ужасную палку с золотым набалдашником, которая почему-то особенно нравилась ему
в это время года. Однако слова Лестрейда заставили его повернуться и взглянуть
на нашего гостя широко открытыми глазами.
– Вы серьезно, Лестрейд?
– Неужели вы считаете, что я, рискуя схватить воспаление
легких, помчался бы сюда в открытом кебе, если бы не серьезное дело? – с
негодованием ответил Лестрейд.
И тут я впервые услышал (хотя эту фразу приписывали Холмсу
несчетное число раз), как мой друг, повернувшись ко мне, крикнул:
– Быстро, Уотсон! Игра началась!.
Лестрейд проворчал, что Холмсу дьявольски везет. Хотя он
приказал кучеру подождать, тот все-таки уехал. Однако стоило нам появиться на
крыльце, как послышался стук копыт – по пустынной улице под проливным дождем
мчался наемный кеб. Мы сели в него и тут же тронулись. Как обычно, Холмс сидел
слева. Его глаза видели все вокруг, все замечали, хотя в этот день смотреть
было положительно не на что.., по крайней мере для таких, как я. Ничуть не сомневаюсь,
что для Холмса каждый пустой угол, как и каждая залитая дождем витрина, был
красноречивее всяких слов. Лестрейд направил кучера по определенному адресу на
Сэвил-роу и затем спросил Холмса, был ли он знаком с лордом Халлом.
– Я слышал о нем, – ответил Холмс, – однако не имел
удовольствия встречаться лично. Теперь, боюсь, такое удовольствие мне уже не
представится. Он ведь был хозяином судоходной компании?
– Да, судоходной, – подтвердил Лестрейд, – но, полагаю, вы
немного потеряли. Судя по тому, что о нем говорят, лорд Халл – а среди таких
были его ближайшие друзья и гм.., родственники – был крайне неприятным
человеком, отмеченным таким же слабоумием, как кроссворд в детском
развлекательном журнале. Теперь он покончил с этим уже навсегда, потому что
сегодня утром, примерно в одиннадцать часов, около… – Лестрейд достал из
кармана свои карманные часы-луковицу и посмотрел на циферблат, – двух часов и
сорока минут назад, кто-то вонзил ему нож в спину в тот момент, когда он сидел
у себя в кабинете с завещанием на столе.
– Итак, – задумчиво произнес Холмс, раскуривая трубку, – по
вашему мнению, кабинет этого отвратительного лорда Халла и является той
идеальной запертой комнатой, о которой я мечтал, не так ли? – Его глаза
сверкнули сквозь поднимающееся облако синего дыма, а лицо приобрело
скептическое выражение.
– По-моему, – тихо сказал Лестрейд, – дело обстоит именно
так.
– Мы с Уотсоном раньше копали подобные ямы и ни разу не
сумели достичь воды, – заметил Холмс и посмотрел на меня, прежде чем вернуться
к бесконечному перечислению улиц, по которым мы проезжали. – Вы помните
«Пеструю ленту», Уотсон?
От меня вряд ли требовался ответ. В этом деле действительно
фигурировала запертая комната, но там фигурировали еще и вентиляционное
отверстие, ядовитая змея и жестокий убийца, настолько безжалостный, что
выпустил змею в отверстие между комнатами. Это был замысел, созревший в воображении
жестокого и блестящего ума, но мой друг разгадал его почти сразу.
– Каковы обстоятельства дела, инспектор? – спросил Холмс.
Сухим языком профессионального полицейского Лестрейд начал
выкладывать факты. Лорд Альберт Халл был тираном в своей компании и деспотом в
семье. Его жена смертельно боялась его, и, судя по всему, у нее были на то все
основания. То обстоятельство, что она родила ему трех сыновей, ничуть не
смягчило его свирепого подхода к домашним вообще и к ней в частности. Леди Халл
неохотно говорила об этом, но ее сыновья не отличались подобной сдержанностью.
Их папа, говорили они, пользовался любой возможностью, чтобы наводить критику
на мать, насмехаться над ней или отпускать в ее адрес непристойные шутки.., и
все это на людях, в обществе. А когда супруги оставались наедине, он просто ее
не замечал. За исключением тех случаев, добавил Лестрейд, когда у лорда Халла
появлялось желание избить ее, что случалось не так уж и редко.
– Уильям, старший сын, сказал мне, что мать всегда давала одно
и то же объяснение, выходя утром к столу с распухшим глазом или разбитой
скулой: она, дескать, забыла надеть очки и наткнулась на дверь. Так она
натыкалась на двери раз, а то и два в неделю. «Я даже не подозревал, что у нас
в доме столько дверей», – сказал Уильям.
– Г-м-м, – произнес Холмс. – Приятный мужчина. И сыновья не
захотели положить этому конец?
– Она им запретила, – сказал Лестрейд.
– Патология, – проворчал я. Муж, способный избивать свою
жену, вызывает чувство гадливости; жена, позволяющая такое, вызывает не меньшее
отвращение и в то же время составляет загадку.
– Впрочем, в ее безумии просматривалась определенная
система, – заметил Лестрейд. – Система и то, что можно назвать сознательным
терпением. Дело в том, что она была на двадцать лет моложе своего мужа и
повелителя. Кроме того, Халл сильно пил и любил поесть. К семидесяти годам –
пять лет назад – он страдал от грудной жабы и подагры.
– Переждать, когда закончится шторм, а затем наслаждаться
сиянием солнца, – образно заметил Холмс.
– Да, – кивнул Лестрейд, – но эта идея завела в ад многих
мужчин и женщин.
Халл заранее принял меры, чтобы членам его семьи были
известны как размеры его состояния, так и условия, оговоренные им. Родные Халла
практически были его рабами.
– Связанными условиями завещания, – пробормотал Холмс.
– Совершенно верно, старина. К моменту смерти состояние
Халла составляло триста тысяч фунтов стерлингов. Он даже не просил членов своей
семьи верить ему на слово; раз в квартал его главный бухгалтер приходил к нему
в дом и отчитывался в финансовых делах фирмы «Халл Шиллинг», хотя он сам твердо
держал в руках шнурки, которые стягивали кошелек.
– Сущий дьявол! – воскликнул я, подумав о жестокосердных
мальчишках, которых иногда можно увидеть в Истчипе или на Пикадилли,
мальчишках, которые держат перед носом голодной собачки лакомство, чтобы
заставить ее служить, а потом засовывают его себе в рот перед печальными
глазами несчастного животного.
Скоро выяснилось, что это сравнение еще ближе к истине, чем
я думал.
– После его смерти леди Ребекка должна была унаследовать сто
пятьдесят тысяч фунтов; Уильям, старший сын, – пятьдесят тысяч; Джори, средний
сын, – сорок и Стивен, самый младший, получил бы тридцать тысяч фунтов. – А
остальные тридцать тысяч? – поинтересовался я.
– Далее идут небольшие суммы, Уотсон: кузине в Уэльсе,
тетушке в Бретани (между прочим, ни одного цента родственникам леди Ребекки),
пять тысяч распределяются между слугами. Ах да, вам это понравится, Холмс:
десять тысяч фунтов – приюту миссис Хэмфилл для брошенных котят.
