К тому моменту, когда я приблизился к зданию, эта безумная
мысль укрепилась в моем сознании с такой силой, что даже Билл Таггл,
бухгалтер-ревизор с третьего этажа, регулярно прикладывающийся к бутылке,
который сейчас входил в здание, не сумел полностью рассеять ее. Но, как гласит
поговорка, видеть – значит верить, и когда я подошел к зданию? 2221, то не
увидел на стеклянной двери ни цепи, ни надписи, ни полос. Передо мной было то
же здание, что и вчера. Я вошел в вестибюль, почувствовал знакомый запах – он
напоминал мне о розовых брусках, которые теперь кладут в писсуары общественных
туалетов. Посмотрел вокруг знакомые захиревшие пальмы, нависшие над тем же
самым полом, выложенным потертой красной плиткой.
Билл стоял рядом с Верноном Клейном, самым старым лифтером в
мире, в лифте? 2. В своем поношенном красном костюме и древней квадратной шляпе
Верной напоминал гибрид рассыльного с рекламы «Филипп Моррис» и обезьяны резус,
которая свалилась в промышленную очистную установку. Он посмотрел на меня
своими печальными собачьими глазами, слезящимися от окурка «Кэмела», прилипшего
к середине его нижней губы. Странно, что его глаза за столько лет не привыкли к
табачному дыму, – я не помню, чтобы он когда-нибудь стоял в своем лифте без
сигареты, и в точно таком положении.
Билл немного отодвинулся в сторону, но недостаточно. Внутри
лифта просто не хватало места, чтобы отодвинуться достаточно далеко. Я не
уверен, хватило ли бы места на Род-Айленде, а вот на Делавэре – пожалуй. От
него пахло, как от болонской колбасы, которую с год мариновали в дешевом
бурбоне. И в тот момент, когда я подумал, что хуже запаха быть уже не может, он
рыгнул.
– Извини, Клайд.
– Да, извиниться тебе, несомненно, следует, – сказал я,
разгоняя воздух у своего лица, пока Берн задвигал решетку лифта, готовясь
доставить нас на Луну или по крайней мере на седьмой этаж. – В какой сточной
канаве ты провел ночь на этот раз, Билл?
И все-таки в этом запахе было что-то утешительное – я солгал
бы, не скажи этого. И в первую очередь потому, что это был знакомый.
Запах. Передо мной стоял всего лишь Билл Таггл,
отвратительно пахнущий, страдающий от похмелья, с согнутыми коленями, словно
кто-то наполнил его трусы куриным салатом и он только что заметил его. Нельзя
сказать, что это было приятно, ничто не было приятным при подъеме в лифте этим
утром, но по крайней мере все было знакомым.
Билл болезненно улыбнулся, глядя на меня, когда лифт с
грохотом пополз вверх, но промолчал.
Я не отвернулся от Вернона главным образом потому, чтобы
избавиться от запаха, исходящего от бухгалтера, но разговор, который я
собирался завести с лифтером, скончался у меня в горле, так и не начавшись. Две
картинки, висевшие над стулом Вернона с незапамятных времен, – одна, на который
-Иисус шел по водам Тивериадского озера, а его ученики взирали на него широко
открытыми глазами, и вторая – снимок жены Верна в индейском костюме из опекой
кожи, с прической, модной в начале века, – исчезли. Их заменила открытка,
которая не должна была меня потрясти, особенно принимая во внимание возраст
Вернона, но, несмотря на это, поразила, как рухнувшая гора кирпича..
Да, это была всего лишь открытка – простая открытка с
силуэтом человека, ловящего рыбу на фоне заката. Но меня потрясли слова,
напечатанные ниже каноэ, в котором он сидел: «СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ НА ПЕНСИИ»!
Сказать, что я испытал вдвое большее оцепенение, чем то, что
ощутил, узнав, что Пиория может стать зрячим, – значит ничего не сказать.
Воспоминания проносились в моем мозгу со скоростью, с какой тасует колоду
карточный шулер на Миссисипи. Однажды Берн взломал дверь в офис, соседний с
моим, чтобы вызвать «скорую помощь», когда эта чокнутая баба Агнес Стернвуд
сначала вырвала из розетки провод моего телефона, а потом проглотила содержимое
бутылки с жидкостью для очистки канализационных труб, как она клятвенно
заверяла. Оказалось, однако, что эта жидкость всего лишь раствор
нерафинированного сахара, а Берн взломал дверь в помещение, где принимались
ставки на игру «по-крупному» на лошадиных скачках. Насколько я помню, парень,
который снимал эту комнату и приклеил на двери надпись «Маккензи импорте», все
еще получает свой ежегодный каталог рассылки товаров по почте «Сиэрс и Робак» в
тюрьме Сан-Квентин. Был еще один случай с тем парнем – Берн шарахнул его по
голове своим стулом за мгновение перед тем, как тот успел вспороть мне живот.
Это, разумеется, снова было связано с делом Мейвис Уэлд. Не говоря уже о том,
что однажды он привел ко мне свою внучку – дивную красавицу, – когда девушку
использовали для выпуска порнографических фотографий.
Берн уходит на пенсию?
Это невозможно. Этого просто не может быть.
– Верной, – спросил я, – что это за шутка?
– Это не шутка, мистер Амни, – сказал он, останавливая лифт
на третьем этаже. И тут же зашелся глубоким легочным кашлем, какого я никогда
не слышал у него за все эти годы. Казалось, мраморные шары катились по каменной
дорожке кегельбана. Он вынул изо рта окурок «Кэмела», и я с ужасом увидел, что
у него розовый фильтр, но не от губной помады. Верной посмотрел на него с
отвращением, сунул обратно в рот, отодвинул решетку и произнес:
– Прошу, мистер Таггл.
– Спасибо, Берн.
– Не забудьте про вечеринку в пятницу, – напомнил Верной.
Голос его был приглушенным, он достал из заднего кармана носовой платок в
коричневых пятнах и вытер им губы. – Я буду очень вам благодарен. – Он
посмотрел на меня красными слезящимися глазами, и то, что я увидел в них,
напугало меня до смерти. Что-то поджидало Вернона Клейна за ближайшим поворотом
судьбы, и, судя по этому взгляду, Верной знал об этом. – И вы приходите, мистер
Амни, – мы с вами прошли через многое, и я буду рад пропустить с вами
стаканчик.
– Одну минутку! – крикнул я, хватая Билла в тот момент,
когда тот попытался выйти из лифта. – Подождите минуту, черт вас побери! Что за
вечеринка? О чем вы говорите?
– Он уходит на пенсию, – пояснил Билл. – Так обычно
случается, когда твои волосы становятся седыми, даже если ты был слишком занят
и не заметил этого. Верной устраивает вечеринку в подвале вечером в пятницу.
Все, кто работает в здании, будут там, и я собираюсь приготовить мой всемирно
знаменитый «динамитный пунш». Что с тобой, Клайд? Вот уже месяц, -как ты узнал,
что Берн кончает работать тридцатого мая.
Эти слова снова привели меня в ярость подобно тому, как это
случилось, когда Пиория назвал меня гомиком. Я схватил Билла за подбитые плечи
его двубортного пиджака e как следует тряхнул.
– Не говори чепухи!
Он посмотрел на меня с презрительно-болезненной улыбкой.
– Это ты говоришь чепуху, Клайд. Но если тебе не хочется, не
приходи. Оставайся дома. Ты все равно последние шесть месяцев вел себя росо
loco.
