– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Ты хочешь, чтобы я
ответил тебе?
– Кому-то придется ответить, – заметил он. – И очень скоро,
судя по тому, как развиваются события.
– Они развиваются так потому, что так развивались всегда, –
пожал я плечами, – а люди относятся друг к другу с такой злобой потому, что
такими уж созданы. Если ты хочешь винить кого-то, вини Господа Бога!
– Чепуха. Я не верю этому. Даже двойные Х-хромо-сомы в конце
концов оказались чепухой. Только не говори, что всему виной экономические
причины, конфликт между богатыми и бедными, потому что это тоже объясняет
далеко не все.
– Первородный грех, – ухмыльнулся я. – Мне нравится это
объяснение – оно хорошо звучит и под него можно танцевать.
– Ну что ж, – сказал Бобби, – может быть, причина
действительно заключается в первородном грехе. Но посредством чего, старший
брат? Ты не задавал себе такого вопроса?
– Посредством чего? Не понимаю.
– Мне кажется, все зависит от состава воды, – задумчиво
произнес Бобби.
– Состава чего?
– Воды. Что-то содержится в воде.
Он посмотрел на меня.
– Или, может быть, чего-то в ней не хватает.
На следующее утро Бобби отправился в Уэйко. С тех пор я не
видел его, пока он не вошел в мою квартиру, одетый в спортивную майку
наизнанку, с двумя стеклянными ящиками.
Это произошло три года спустя.
***
– Как поживаешь, Хауи? – произнес он, входя в комнату и
небрежно хлопая меня по спине, словно прошло всего три дня.
– Бобби! – крикнул я, обнял его и крепко прижал к себе. В
грудь мне врезалось что-то твердое, и я услышал разъяренное жужжание.
– Я тоже рад видеть тебя, – сказал Бобби, – только не
наваливайся так сильно. Ты расстраиваешь туземцев. Я тут же сделал шаг назад.
Бобби поставил на пол большой бумажный мешок, который нес перед собой, и снял
рюкзак, перекинутый через плечо. Затем он осторожно извлек из мешка стеклянные
ящики. В одном из них было пчелиное гнездо, в другом – осиное. Пчелы начали уже
успокаиваться и продолжали дело, которым занимались раньше, тогда как осы явно
проявляли свое неудовольствие происходящим.
– Ну хорошо, Бобби, – сказал я. Посмотрел на него и
улыбнулся. Глядя на него, я не мог не улыбаться. – Что ты придумал на этот раз?
Он расстегнул «молнию» на рюкзаке и достал оттуда банку
из-под майонеза, наполненную до половины прозрачной жидкостью.
– Видишь? – сказал он.
– Да. Похоже на воду или самогон.
– Вообще-то в банке и то и другое, если только ты мне
поверишь. Это взято из артезианской скважины в Ла-Плата, небольшом городке в
сорока милях к востоку от Уэйко. До того как я перегнал эту жидкость, чтобы
получить вот этот концентрат, у меня было пять галлонов воды. Там у меня
настоящий перегонный (аппарат, Хауи, но я не думаю, что правительство будет
преследовать меня за это. – Он продолжал усмехаться, и его усмешка стала еще
шире. – Здесь нет ничего, кроме воды, но это все-таки самый невероятный
самогон, когда-либо известный человеческой расе.
– Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.
– Не понимаешь, но сейчас все поймешь. Знаешь что, Хауи?
– Что?
– Если наша идиотская человеческая раса сумеет продержаться
еще шесть месяцев и за это время не уничтожит себя, я готов поспорить, что она
будет существовать вечно.
Он поднял банку из-под майонеза, и один его глаз,
увеличенный во много раз, с поразительной торжественностью уставился на меня.
– Это величайшее лекарство, – произнес он. – Оно излечивает
самую ужасную болезнь, от которой страдает Homo sapiens.
– Лекарство от рака?
– Нет, – покачал головой Бобби. – От войн. Драк в барах.
Перестрелок. И прочей мерзости. Где тут у тебя туалет, Хауи? Мне нужно
почистить зубы.
Когда Бобби вернулся в комнату, он не только вывернул майку
на нужную сторону, но даже причесался. Правда, я наметил, что его метод
причесываться ничуть не изменился. Бобби просто совал голову под кран и затем
зачесывал волосы назад пальцами вместо расчески.
Он взглянул на два стеклянных ящика и заявил, что и пчелы и
осы вернулись в нормальное состояние.
– Нельзя сказать, что осиное гнездо когда-либо приближается
к тому состоянию, что можно назвать нормальным, Хауи. Осы – общественные
насекомые, подобные пчелам и муравьям, но в отличие от пчел, которые почти
всегда сохраняют разум, и муравьев, временами страдающих от приступов
шизофрении, осы – абсолютные и полномасштабные безумцы. – Он улыбнулся. – В
точности как мы, люди. – Он снял крышку с ящика, в котором находилось пчелиное
гнездо.
– Знаешь что, Бобби, – сказал я. На моем лице появилась
улыбка, но, пожалуй, неестественно широкая. – Закрой свой ящик с пчелами и
сначала расскажи мне обо всем, а? Продемонстрируешь свои фокусы потом. Я хочу
сказать, что хозяйка дома – настоящая кошечка, милая и добрая, а вот консьержка
– огромная баба, курит сигары и весит больше меня фунтов на тридцать. Она…
– Тебе понравится эта картина, – убеждал Бобби, словно не
слышал, что я говорил.
Я был знаком с этой привычкой так же хорошо, как и с его
методом причесываться десятью пальцами. Он не то что был невежливым, а часто
увлекался и не слышал, что происходит вокруг. Попытаться остановить его? Да ни
в коем случае! Я был так счастлив, что он вернулся. Думаю, я понимал даже в тот
момент, что произойдет нечто ужасное, но, когда я проводил с Бобби больше пяти
минут, он прямо-таки гипнотизировал меня. Он был словно Люси из знаменитого
комикса – с футбольным мячом в руках, обещающий, что уж на этот раз все будет в
полном порядке, а я выступал в роли Чарли Брауна, устремляющегося по полю,
чтобы пнуть его.
– По правде говоря, ты, наверное, уже видел все это раньше,
– продолжал Бобби, – такие фотографии время от времени печатают в журналах –
или в документальных фильмах о дикой природе. В этом нет ничего необычного,
однако выглядит поистине потрясающе, потому что у людей существует совершенно
необоснованное предубеждение относительно пчел.
Самым удивительным было то, что он был прав – я
действительно видел все это раньше.
Бобби сунул руку внутрь ящика между пчелиным гнездом и
стеклом. Меньше чем через пятнадцать секунд его рука покрылась шевелящейся
черно-желтой перчаткой. И тут я мгновенно вспомнил: сижу перед телевизором в
детской пижаме, прижимаю к груди своего плюшевого медведя примерно за полчаса
до того, как лечь спать (и, уж конечно, за несколько лет до рождения Бобби), и
наблюдаю со смешанным ужасом, отвращением и увлечением, как новоявленный
пчеловод разрешает пчелам залезать на его лицо, полностью покрывая его. Сначала
пчелы образуют у него на голове что-то вроде капюшона палача, а затем он
сметает их, превращая в какую-то чудовищную живую бороду.
