Марта посмотрела в окно гостиной, на лице ее не было ни
выражения жалости, ни прощения; это был холодный взгляд, лишенный всякого
сердечного тепла.
– Когда я увидела, что он все еще в номере, я почувствовала
облегчение – это значило, что можно отложить уборку на более позднее время.
Видишь ли, он не любил, чтобы в номере были горничные, когда он работает.
Потому я решила, что лучше обождать с уборкой до трех часов, когда на смену
заступит Ивонна.
– Я приду попозже, мистер Джефферис, – сказала я.
– Нет, делайте свою работу сейчас, – сказал он. – Только
потише, не слишком шумите. У меня голова раскалывается, а тут появилась такая
блестящая идея – хоть умирай.
– Клянусь тебе, – продолжала Марта, – в любое другое время
он велел бы мне прийти попозже, клянусь тебе. Мне показалось, что я слышу
зловещий смех старой чернокожей Мамаши.
Я вошла в ванную и начала наводить там порядок. Убрала
грязные полотенца, повесила свежие, заменила мыло, разложила спички и все это
время твердила себе: нельзя загипнотизировать человека, если он не хочет этого,
старуха. Что бы ты мне ни подсыпала в чай в тот день, что бы ты ни приказала
мне сделать и сколько раз, я уже все поняла – все поняла и не подчинюсь тебе.
В спальне я посмотрела на кровать. Я думала о ней, как
ребенок, который боится привидений, но увидела самую обычную кровать. Я знала,
что на этот раз не собираюсь ничего делать, и почувствовала облегчение. Меняя
белье, снова заметила это липкое пятно, все еще не высохшее, видно, он
проснулся, испытывая сексуальное возбуждение, и просто решил свою проблему.
Я смотрела на пятно, ожидая, не почувствую ли еще
что-нибудь. И я ничего не почувствовала. Это было просто пятно, оставленное на
простыне мужчиной, у которого есть письмо, но нет почтового ящика, чтобы
опустить его туда, как ты и я наблюдали сотни раз. Эта старуха была такой же
колдуньей, как и я. Может быть, я беременна, а может, пнет, но если я
беременна, то это ребенок Джонни – ведь он единственный мужчина, с которым я
лежала в постели, и, что бы я ни нашла в простынях этого белого мужчины – или в
любом другом месте, – ничто этого не изменит.
День был облачным, но в тот момент, когда я подумала об
этом, появилось солнце, словно Господь Бог вынес по поводу меня свое
окончательное решение. Я еще никогда не испытывала такого облегчения. Я стояла,
благодаря Всевышнего за то, что он все так правильно решил. Пока я возносила
свою благодарственную молитву, собирала все, что оставил мистер Джефферис на
простыне, все, что только удавалось соскрести, клала в рот и проглатывала.
Снова мне казалось, что я стою за пределами своей телесной
оболочки и слежу за собой со стороны. Часть моего существа говорила: ты сошла с
ума и потому делаешь это, но еще хуже, что ты делаешь это, когда он в соседней
комнате. Он может встать в любую минуту, чтобы сходить в туалет, и увидит тебя.
Когда на полу такие толстые ковры, как здесь, ты не услышишь его шагов. И это
будет конец твоей работы в «Ле пале» – да и вообще в любом другом большом отеле
в Нью-Йорке. Горничная, которую застали за таким делом, каким сейчас
занимаешься ты, уже больше никогда не будет работать в этом городе, по крайней
мере в приличном отеле.
Но это не имело значения для меня. Я продолжала слизывать с
простыни то, что он оставил на ней, до тех пор, пока не закончила. Или пока
какая-то часть меня не была удовлетворена. А затем стояла целую минуту, уставившись
на простыню. Из соседней комнаты не доносилось ни звука.. Вдруг мне пришло в
голову, что он стоит позади меня в дверях. Я знала, какое у него будет
выражение лица. Когда я была девочкой, каждый август в Вавилон приезжал
бродящий цирк, и в его составе был человек – мне казалось, что это человек,
которого прятали под цирковым тентом. Он сидел в яме, и стоявший рядом
служитель долго объяснял, что это существо представляет собой «исчезнувшее
звено» в цепи развития человечества. А затем бросал в яму живую курицу. Сидящее
там существо сразу откусывало ей голову. Однажды мой старший брат Брэдфорд,
который погиб в автомобильной катастрофе в Билокси, заявил, что хочет пойти и
посмотреть на это странное существо. Папа сказал, что ему очень жаль слышать это,
но он не может запретить ему пойти в цирк, потому что Брэду почти девятнадцать
лет и он почти мужчина. Брэд отправился на представление, а мы с Кисеи хотели
спросить его, что там происходит, после того как он вернется. Но когда мы
увидели выражение его лица, то решили не спрашивать. Вот такое же выражение я
ожидала, обернувшись, увидеть и па лице Джеффериса.
Понимаешь, о чем я говорю?
Дарси кивнула.
– Я знала, что он стоит там, – просто знала. Наконец я
набралась смелости, чтобы повернуться, надеясь уговорить его не рассказывать
главному управляющему – встать на колени, если понадобится, – но в дверях
никого не было. Просто заговорила моя больная совесть. Я подошла к двери,
выглянула в гостиную и увидела, что он все еще сидит за столом и пишет в своем
желтом блокноте еще быстрее, чем раньше. Тогда я вернулась в спальню, заменила
белье на кровати, навела, как обычно, порядок в комнате. Ко мне вернулось
ощущение, что я нахожусь за стеклянной стеной, причем оно было сильнее, чем
раньше.
Я убрала грязные полотенца и постельное белье так, как
полагается, – вынесла в коридор через дверь спальни. Первое, что я узнала,
когда пришла работать в отель, – это то, что никогда, ни в коем случае, нельзя
выносить грязное постельное белье через гостиную номера. Затем я вернулась
туда, где он сидел. Я хотела сказать ему, что уберу гостиную позднее, когда он
закончит работу. Но когда я увидела, как он себя ведет, то, пораженная,
остановилась прямо в дверях, уставившись на него.
Он ходил по гостиной так быстро, что его желтая шелковая
пижама развевалась вокруг ног. Руки он засунул в волосы и тянул их в разные
стороны. Он походил на этих безумных математиков, карикатуры на которых
появлялись в комиксах старых выпусков «Сатердей ивнинг пост». У него были дикие
глаза, словно что-то потрясло его. Сначала я подумала, что он видел, чем я
занималась, и из-за этого так странно себя ведет.
Оказалось, его поведение не имеет ко мне никакого
отношения.., по крайней мере он так считал. Это был единственный раз, когда он
разговаривал со мной; впрочем, иногда он просил меня принести ему бумагу, еще
одну подушку или переключить кондиционер. Он говорил со мной потому, что ему
что-то было нужно. А вот сейчас с ним случилось что-то – что-то очень важное, –
и ему было необходимо с кем-то поговорить, чтобы не сойти с ума, так мне
показалось.
– У меня раскалывается голова, – сказа?? он.
– Мне очень жаль, мистер Джефферис. Если хотите, я принесу
вам аспирин… – предложила я.
– Нет, – отказался он. – Дело не в этом. У меня появилась
идея. Ну, вроде как я отправился ловить форель, а поймал марлина. Видите ли, я
профессиональный писатель. Пишу художественные книги.
