Теперь Суворин проводил в дочкиной спальне все свободное время.
Небритый и расхристанный Шведов появился часов в одиннадцать. Невооруженным глазом было видно, как ему плохо. Убитый горем Суворин, возраст которого в полтора раза превышал возраст Игоря, и тот выглядел не так жалко и растерзанно.
— Что-то ты, брат, совсем, — заметил Валерий Александрович. — Надо все-таки держать себя в руках. Больше не звонили?
Игорь тоскливо покачал головой, обнял голубого крокодила и обессиленно свалился на кружевную Олесину кровать. Но стадия неподвижности длилась у Шведова ровно секунду. Он шумно задышал, запыхтел и оторвал от покрывала измученное лицо:
— Олеськой пахнет.
— Да, — вздохнул Суворин. — Ее духи. Никитишна еще жива?
— Рыдает.
— Она хоть может порыдать. А нам что делать?
— Выпить.
— Опять корвалолу?
— Водки.
Игорь спрыгнул с постели, пристроил голубого крокодила в углу и ушел на кухню.
— Давайте напьемся, Валерий Александрович, — сказал он, разливая водку. Стопки он выбрал не самые маленькие и бутылку тоже — литровую. — Все же разрядка.
— Ну, не знаю. У меня завтра пятнадцать встреч запланировано.
— И у меня не меньше.
— Только работой, Игорь, и спасаюсь. Если бы не работа — давно бы в больницу загремел.
— А я ничем не спасаюсь. Живу на автопилоте. Третий год.
— Четыре дня прошло, как они исчезли, — напомнил Суворин.
— Мне кажется — столетие!
Игорь стукнул горлышком бутылки о стопку.
— Я знаете о чем теперь мечтаю? Чтобы мне позвонили и сказали: твоя жена и ребенок у нас. Вернем, если заплатишь миллион долларов.
— Миллион мы не соберем, — вздохнул Суворин.
— Но хоть что-то прояснится! Игорь снова наполнил емкости.
— Но я понимаю, что это только мои мечты. Думаю, до конца выборов мы так и не получим конкретных требований, Валерий Александрович.
— Да?
— Да. Редкие звонки с туманными угрозами — чтобы измотать меня и вас окончательно. И вывести из игры. Чтобы мы якобы добровольно сняли свои кандидатуры.
— Возможно.
— Фельк прислал с курьером распечатку последнего опроса. Елесенко отстает от вас всего на три процента. Секретарша мне сказала, от его морды уже телевизор вспух. Вещает по два часа кряду.
— Деньги есть — ума не надо, — презрительно шевельнул бровью Суворин. — Клонишь к тому, что это Елесенко все организовал?
— Ага.
— Сначала валил на Кукишева.
— Теперь на Елесенко. А что мне еще делать?
— Хотелось бы думать, что это действительно Елесенко. Он, по крайней мере, физического вреда Олесе и ребенку не причинит. Не совсем ведь из ума выжил. Вернет нам после выборов в целости и сохранности. И денег не возьмет.
— У него, наверное, и без нас хватает.
— Конечно хватает.
— И откуда у него такие средства на предвыборную кампанию?
— Ясно откуда. Из Москвы. Центральный комитет партии поддерживает своего кандидата.
— Мягкая экспансия красной чумы. Скоро коммунисты все приберут к рукам.
— Коммунисты, демократы, какая разница? Бывает, один активный демократ причиняет стране вреда больше, чем пять вялых коммунистов. Я и не посмотрел бы на политическую ориентацию Елесенко, да и на сексуальную тоже, лишь бы он делом занимался, приносил городу пользу. Но Елесенко добивается поста мэра совсем не для того, чтобы ночами не спать и думать, как выкрутиться с бюджетниками и детскими пособиями. Хочет к городской казне присосаться. Это ведь только для бюджетников трудно деньги найти. А на все другое — мигом отыщет резервы. Как подумаю, что он займет мое место, сердце кровью обливается. Все ведь развалит! Будет круглосуточно разглагольствовать по телевизору, строить новую виллу и рыскать по бабам.
— Женщины его слабость.
— Кстати, вчера я познакомился с московской журналисткой. Мария Майская.
— Мария Майская? Знаю, знаю. Читал ее статьи. В газете «М-Репортер». Веселенькая такая газетка. Боевая. А что представляет собой Мария Майская?
— Милая такая девочка, — слабо улыбнулся Валерий Александрович, вспомнив яркую, красивую журналистку у дверцы своего служебного автомобиля. Ее светлые волосы блестели на солнце, абрикосовое платье подчеркивало загар. Знал бы Валерий Александрович, как он ошибается. Мария Майская никогда в своей жизни не была милой девочкой. Она была стервой.
— Старше Олеси?
— Конечно, постарше. И зачем «М-Репортеру» понадобился наш Шлимовск? Именно в этот момент?
— Выборы! — объяснил Игорь.
— Ну, выборы. Эка невидаль.
— Я думаю, для них Шлимовск как город Глупов.
— Салтыкова-Щедрина?
— Да. Это я еще в школе читал. Город, как квинтэссенция российской действительности. Россия в миниатюре.
— Ясно. Когда Маша доберется до Елесенко, тот будет в экстазе.
— Почему?
— Она хороша собой. Блондинка. И вчера, когда она догнала меня на улице у мэрии, на ней было платье размером с носовой платок.
— Вот пусть Елесенко и оттянет на себя всю журналистскую страстность Марии. Чтобы она не слишком интересовалась нашими личными проблемами. Хотя…
— Что?
— Судя по статьям, эту девицу легче убить, чем заставить изменить курс. Настырная, вездесущая, язвительная.
— Так, только этого нам и не хватало! Местную прессу мы можем удержать от трескотни по поводу исчезновения Олеси и ребенка, а как бороться с любопытством москвички?
— Никак.
Игорь снова взялся за бутылку.
— Хватит! — отрезал Суворин. — Заканчиваем попойку.
— Мы же и не начинали, — удивился Игорь, но поставил бутыль на место.
— И все-таки ты распустился, зять. Держи себя в руках.
Игорь покаянно опустил голову.
— Страдаю, — напомнил он.
— Но я ведь тоже! — горько сказал Суворин.
— Ваша тактика подавления эмоций, Валерий Александрович, чревата саморазрушением.
— Разве?
— Конечно. Надо выпускать зверей на свободу, иначе они изгрызут вам все внутренности.
— Точно, грызут. Такая тоска меня гложет, Игорь! Если Олеся и Валерка не найдутся, то не знаю, как мне дальше жить.
— Я тоже. Столько лет ждал ребенка! И вот…
Суворин и Шведов погрузились в свои невеселые думы, как в бассейн с водой. Но если Валерий Александрович, оптимист по натуре, время от времени всплывал наверх и хватал ртом воздух надежды, то Игорь, с максимализмом молодости, опускался на самое дно отчаяния.
