Я пообещала ему все сделать, а в пятницу вы поехали за город, в ту гостиницу. В воскресенье рано утром я поехала туда же. Я еще не знала, что сделаю. По дороге к гостинице мне никто не встретился. В лесу было еще по-утреннему прохладно, и на дорожке я заметила мужчину в ярком спортивном костюме. Он делал зарядку. Это был Олег. Будто нарочно на тропинке валялся кирпич, их даже было несколько, и я взяла один. Я смотрела из-за деревьев на Олега и думала, ведь это так просто: подойду сзади и ударю его по голове. И сразу решатся все мои проблемы. Я сохраню любовь Кати и спасу тебя от него. Не знаю, сколько минут я простояла за деревом, но когда Олег будто специально встал в трех метрах от меня и, шумно выдыхая воздух, начал делать наклоны, я вышла на тропинку и ударила его. Мне кажется, он даже не понял, что с ним произошло. Я бросилась к станции, села в электричку, приехала домой, наглоталась снотворного и упала в кровать. Но кроссовок я с него не снимала.
— Кроссовки позаимствовал один несчастный мальчик.
— У меня в жизни было только два человека, которыми я дорожила, — Катя и ты. Он решил зачеркнуть сразу вас обеих. Как ты теперь ко мне будешь относиться? С отвращением? Я ведь убийца…
— Эванжелина, бедная ты моя…
— Знаешь, я, конечно, уеду. Но если в конторе ты случайно найдешь эти проклятые фотографии, ты их уничтожь, ладно?
Я подошла к тумбочке и вытащила белый плотный конверт, украденный мною из стола Олега. Там лежали фотографии и негативы.
— Все это время они были у меня. Эванжелина не притронулась к конверту, она закрыла лицо руками.
— Я десять раз порывалась расспросить тебя об этих фотографиях, но никак не могла решиться. И ты ведь эту неделю избегала меня, правда?
— Таня, так, значит… Как же он… Значит, у него их и не было, когда он шантажировал меня?
— Он ведь тебе их не показывал, да? А ты и не требовала?
Эванжелина замотала головой:
— Мне было так стыдно.
Мы сидели на кровати поникшие, словно спрыснутые дустом маргаритки.
— Таня, ты же не будешь меня теперь презирать?
— Эванжелина, не знаю. Я знаю только то, что все равно тебя люблю.
— Я убила человека…
— Знаешь, а ведь он был премерзкий. Ты истребила заразу похуже СПИДа.
Эванжелина так и не посмотрела фотографии. А если бы посмотрела, то удивилась бы. Фотограф действительно оказался мастером. На разноцветных снимках сидела и лежача восхитительная, волнующая Эванжелина. Никакой пошлости. У меня не поднялась рука порвать их.
…Во вторник я возвращалась из Шереметьево-2. Накрапывал мелкий дождик, и впервые повеяло осенью. Над головой в черном небе пролетали самолеты — в Париж, Мюнхен, Нью-Йорк. В одном из них сидели Эванжелина и Катя. Сейчас они вдыхали запах обшивки, в последний раз смотрели сквозь вибрирующий иллюминатор на рассыпанную разноцветными огнями Москву и вытирали со щек последние слезы. А я стояла здесь, внизу, около стеклянной, покрытой капельками дождя стены аэропорта, и мне было прохладно и хорошо. Полчаса назад, глядя на озабоченных торопливых людей, которые перевозили на металлических тележках чемоданы, и на зареванные лица Кати и Эванжелины, я приняла решение. Теперь я не буду жить так; как прежде, я стану совсем другой.
Когда, отряхивая мокрый плащ, я вошла в квартиру, в гостиной тепло светила люстра и работал телевизор. В прихожую вышел Серж с Антрекотом под мышкой.
— Ночь на дворе, — сказал он недовольно, — где ты ходишь?
Часть вторая
ПОХИЩЕНИЕ
Благие намерения в области самоперевоспитания обычно так и остаются всего лишь намерениями. Клятва, данная мной в аэропорту, вести более активный и полезный обществу образ жизни, была благополучно забыта. Первую половину сентября я предавалась блаженному безделью — ведь было от чего отдыхать: август выдался более чем насыщенным событиями.
Самое ужасное, что эти две недели даром не прошли — неосмотрительная утрата бдительности (а Сергей усиленно компенсировал мой сексуальный простой за время своего отсутствия) обернулась катастрофическим результатом. Наступил тот день, когда по расписанию я должна была бы с треском вспороть новую упаковку «Тампакса», но этого — о, какой ужас! — не понадобилось. Допрыгалась, курица безработная. В консультации меня, похоронно-грустную, похвалили за быстрое реагирование и сказали, что надо начинать запасаться пеленками-распашонками. «В вашем возрасте, милочка, давно пора стать матерью».
При мысли о пеленках, детском поносе и неизбежной необходимости становиться лучше — ведь детей можно воспитывать только личным примером — у меня начинала вяло ныть верхняя челюсть. Но при мысли об аборте отнимались нижние конечности. Когда же я неосторожно осведомилась у одной замотанной обладательницы двух очень подвижных отпрысков — как это, рожать? — и она с лицемерным сочувствием выложила мне на пятнадцати страницах мелким шрифтом о кошмарных, невыносимых муках роженицы («некоторые, бывает, сутками лежат…»), то мои волосы — не очень короткие — встали дыбом на голове по всей их длине. За что же мне такое наказание?
Также появилась у меня мысль, что надо бы и Сержу дать знать — пусть порадуется, бандит, что способен творить и созидать не только в сфере журналистики. Думаю, он обрадовался бы. Все-таки не двадцать лет товарищу, пора позаботиться и о потомстве. Пеленки стирать конечно же будет он, и ночью вставать будет тоже он, но вот грудью-то кормить придется все же мне, и на кого я тогда стану похожа?
К счастью, моя природная способность находить даже в самых мрачных ситуациях поводы для радости и тут подсказала, как можно извлечь из отчаянного положения максимум положительных эмоций. Во-первых, надо будет подвигнуть Сержа на новую шубу — чтобы в январе, когда последствия его интервенции станут очевидными, я смогла бы скрывать от окружающих свое истинное положение. Во-вторых, рожать все равно когда-нибудь придется, и тогда лучше сделать это сейчас, пока у меня не сыплется песок с челюсти и не отпадают на ходу запчасти. Детям, в принципе, если хорошо их выдрессировать, тоже можно найти применение: их можно использовать для всяких мелких поручений.
В общем, я целые дни проводила в раздумье — какое из двух зол мне выбрать. Экзальтированные соседские дамочки, всегда информированные лучше сотрудников Пентагона, прознав о счастье, внезапно обрушившемся на меня, восторженно мусолили платочки и агукали: «Ах, Танечка, как это прекрасно, вам так пойдет материнство, и свадьбу вы, наверное, теперь с Сергеем сыграете…» Ведьмы! Я представляла себя на девятом месяце беременности с животом, похожим на вмонтированный барабан, и сердце у меня сжималось. Посоветоваться было не с кем. Эванжелина грабила американские магазины и еще ни разу не позвонила с момента ее поспешного бегства из страны. Я ощущала себя отчаянно одинокой. Хотя одиночество обычно мне приятно, но иногда все-таки необходим человек, который может постоять рядом с носовым платком.
