— В качестве мальчика для битья? — хмыкнул Никита,
холодея внутри от столь непритязательной железобетонной философии.
— Не совсем…
Но получить исчерпывающую информацию о своей дальнейшей
судьбе Никите так и не удалось: вернулся Корабельникоff. И Никиту сразу же
накрыло ударной волной душной и отчаянной Корабельникоffской страсти. «Эдак ты
совсем умом тронешься, — меланхолично подумал Никита, — всю свою
империю продашь за бесценок, за один только чих этой суки, за одну-единственную
ничего не значащую улыбку»… Больше всего ему хотелось сейчас встряхнуть
хозяина, а лучше — долбануть ему в солнечное сплетение, а еще лучше — ткнуть
мордой в остывшие «чилес рессенос»… Но, по зрелому размышлению, все это
бесполезно.
Свои мозги не вложишь. И свои глаза не вставишь.
Корабельникоff с Никитой просидели в кабаке еще добрых два
часа, ожидая, пока Марина-Лотойя-Мануэла исчерпает свой немудреный репертуар,
после чего Корабельникоff вызвался проводить псевдо-бразильскую диву домой.
Дива, тряхнув медным водопадом волос, предложение приняла, иначе и быть не могло.
Жила она у черта на рогах, на проспекте Большевиков, в
панельной девятиэтажной халупе, от которой за версту несло обездоленными
бюджетниками и работягами, уволенными с Карбюраторного завода по сокращению
штатов. Никита остановил «Мерседес» у подъезда с покосившейся дверью и поставил
пять баксов на то, что Корабельникоff поволочется в гости к Мариночке — на
традиционно-двусмысленную чашку кофе.
Через минуту стало ясно, что гипотетические пять баксов
сделали Никите ручкой.
Мариночка вовсе не горела желанием принимать у себя дорогого
гостя, и Оке Алексеевичу пришлось довольствоваться целомудренным поцелуем в
ладонь. Дождавшись, пока дива скроется в подъезде, он запрокинул голову вверх,
к темному ноздреватому небу и неожиданно заорал:
— Эге-гей!
От мальчишеской полноты чувств, скорее всего.
— Что скажешь? — спросил Kopaбeльникoff у Никиты,
падая на сиденье. А что тут скажешь?
— Красивая, — промычал Никита после
верноподданнической паузы.
— Дурак ты, — беззлобно поправил его
хозяин. — Не красивая, а любимая… Любимая… На «вы» и шепотом… Травой перед
ней стелись. Ты понял?
— Чего уж не понять…
Kopaбeльникoff сверкнул глазами, и Никита подумал было, что
следующим будет тезис из серии «и не вздумай флиртовать, а то по стенке
размажу». Но ничего подобного не произошло. Почему — Никита понял чуть позже.
Дело заключалось в любви. Любви поздней, всепоглощающей и потому не оставляющей
места не только для ревности, но и для всего остального. Кости раздроблены,
диафрагма раздавлена, сердце — в хлам…
Как-то ты будешь со всем этим жить, Ока Алексеевич?
* * *
…Свадьбу сыграли в июне.
После свадьбы было венчание в Андреевском соборе и свадебное
путешествие, растянувшееся на две недели. Никаких переговоров, никаких ежовых
рукавиц для сотрудников, никакого хлыста для производства — словом, ничего
того, что составляло самую суть жизни пивного барона. Все это с успехом
заменили праздная Венеция, крикливый Рим и великие флорентийцы, осмотренные
мимоходом, между образцово-показательными глубокими поцелуями. Наплевать на
дела — этот случай сам по себе был беспрецедентным, учитывая масштаб
Корабельникоffской империи и масштаб личности самого Оки Алексеевича. Впрочем,
Никита подозревал, что с масштабом дело обстоит вовсе не так радужно. Влюбленный
Корабельникоff после встречи с кабацкой бестией стремительно уменьшался в
размерах. Теперь он вполне мог поместиться под пломбой Мариночкиного резца —
так во всяком случае казалось Никите,
Ручной, совсем ручной — не бойцовый стафф, каким был совсем
недавно, а жалкий пуделек. Карликовый пинчер. Тойтерьер. Болонка… Надо же,
дерьмо какое.
Сама свадьба тоже оставила больше вопросов, чем ответов.
То есть прошла она на высоте, как и положено свадьбе
влиятельного человека — с целыми составами подарков, с морем цветов и
эскадроном изо всех сил радую??ихся Корабельникоffских друзей и подчиненных.
Не радовались только родственники певички.
По той простой причине, что их не было. Не было совсем.
Нельзя же в самом деле считать родственниками пятерых латиносов из «Amazonian
Blue». А кроме латиносов, коллективно откликающихся на имя Хуан-Гарсиа, —
на церемонии со стороны невесты не присутствовал никто. С тем же успехом
Марина-Лотойя-Мануэла могла пригласить раввина из синагоги или белоголового
сипа из зоопарка — степень родства была примерно одинаковой.
Но Корабельникоff проглотил и латиносов, несмотря на то что
от них крепко несло немытыми волосами и марихуаной. А крикливые, не первой
свежести пончо вступили в явную конфронтацию со смокингами и вечерними платьями
гостей.
Да что там латиносы — у Мариночки даже завалящей подружки не
оказалось! Ее роль со скрипом исполнила Корабельникоffская же секретарша Нонна
Багратионовна. А Никиту, совершенно неожиданно для него самого, Корабельникоff
назначил шафером.
Прежде чем расписаться в акте торжественной регистрации,
Никита бросил взгляд на подпись Марины Вячеславовны Палий, ныне Марины
Вячеславовны Корабельниковой. И увидел то, что и должен был увидеть: твердый
старательный почерк, даже излишне старательный. Буквы прописаны все до единой,
ни одна не позабыта:
М. ПАЛИЙ (КОРАБЕЛЬНИКОВА).
Вот черт, ей и приноравливаться к новой фамилии не пришлось,
в каждом штрихе — одинаковая, заученная надменность, тренировалась она, что
ли?… И снова к Никите вернулось ощущение смертельной опасности, нависшей над
хозяином, — теперь оно исходило от совершенно безобидного глянцевого
листа: что-то здесь не так, совсем не так, совсем…
Это ощущение не оставляло его и во время попойки, устроенной
Корабельникоffым в честь молодой жены. Попойка, как и следовало ожидать,
проходила во все том же, навязшем в зубах и очумевшем от подобной чести
«Amazonian Blue». Ради этого мероприятия хозяевам даже пришлось отступить от
правил: место латиносов на эстрадке занял джаз-банд с широкополым, черно-белым
ретро-репертуаром. Черно-белым, именно таким, какой Никита и любил. Упор
делался на регтайм и блюзовые композиции — словом, на все то, что так нравится
ностальгирующим по голоштанной юности любимцам фортуны. И Никите стало ясно,
что рано или поздно Kopaбeльникoff перекупит кабак, сожрет с потрохами, да еще
и мемориальную табличку повесит на входе: «На колени, уроды! Здесь я впервые
встретился со своей обожаемой женушкой…».
В самый разгар застолья Мариночка оказалась рядом с Никитой
— вовсе не случайно, он это понимал, он видел, что круг, в центре которого он
находился, все время сужается. Что-что, а расставлять силки новобрачная умела,
и это касалось не только Корабельникоffа, но и жизни вообще. А Никита был
осколком жизни, а значит, правила охоты распространялись и на него. Впрочем,
ничего другого Мариночке не оставалась — радость гостей выглядела фальшивой, и
Лотойе-Мануэле (выскочке, парвенюшке, приблудной девке) заранее не прощали
лакомый кусок, который удалось отхватить…
