— Ладно, проехали… деревня!.. Так что, по всему
выходит, что эту бациллу ты подцепил у Корабельникова. А теперь смотри… Марина
Корабельникова была почти натуральной блондинкой… Ее… уж не знаю как назвать…
подружка… телохранительница… коротко стриженной брюнеткой.. Ты у нас тоже…
коротко стриженный брюнет… Из трех возможных вариантов ни один не сработал.
Тогда чье же это добро, позволь тебя спросить… А?..
Часть третья. Джанго (продолжение)
…Похороны Марины Корабельниковой были на удивление
малолюдными. Респектабельными и сдержанно-аристократическими. Они удивительно
шли такому же сдержанному сентябрьскому дню: застенчивое солнце сквозь еще не
поредевшую листву, застенчивый молодой батюшка с пухом на щеках и несколько
самых близких Корабельникоffу людей.
В их число попали и Никита с Нонной Багратионовной.
Конечно же, стоило только Kopaбeльникoffy приподнять тяжелые
веки, как толпы соболезнующих затоптали бы все могилы в радиусе километра, а
сочувственные венки с сочувственными лентами можно было бы грузить составами,
но… Пивной барон так тщательно оберегал свою частную жизнь, что решил не делать
исключений и для частной смерти.
По странной иронии судьбы, Марину Корабельникову решено было
похоронить на Ново-Волковском кладбище. Там же, где чуть больше года назад
первые комья земли упали на маленький гроб Никиты-младшего. Вот и сейчас Никита
никак не мог сосредоточиться на панихиде: он все думал о том, что его сын тоже
здесь, совсем неподалеку, и они с Kopaбeльникoffым уравнялись теперь и в
смерти. Он не так часто бывал на могиле сына, но раз в месяц обязательно
выбирался: поменять цветы, прибраться за оградой и просто посидеть, касаясь
онемевшей рукой могильного камня. Ни о чем не думая и думая обо всем. Они ни
разу не приезжали сюда вместе с Ингой, каждый раз — по отдельности. Это даже
нельзя было назвать очередностью, просто и Никита, и Инга знали, когда нужно
приезжать. И лишь однажды они едва не столкнулись у могилы. В тот день —
ослепительно, медово, жасминово летний; из тех ласковых дней, которые так любил
Никита-младший, — в тот день какая-то неодолимая сила привела Никиту на
кладбище. И возле могилы он увидел Ингу. И не решился подойти, так и стоял в
отдалении, глядя на жену, с прямой спиной сидящую перед выбитой на черном
граните надписью: «Сынуле… родненькому… мама»… Инга сама заказывала надгробную
плиту — и Никита на этой плите упомянут не был, ничего страшнее и быть не
могло, ведь Никита-младший любил… Любил его, своего папку… Ничего страшнее и
быть не могло, но Никита смирился и с этим. Он смирился, он не подошел к Инге в
тот ослепительно, медово, жасминово летний день. Он уехал тогда (в конторе его
ждал Корабельникоff). Он уехал, а Инга осталась. Она сидела там подолгу, не то
что в начале, в первые месяцы, когда все еще не хотела верить в смерть
Никиты-младшего. Тогда она вообще не появлялась у могилы. Должно быть, просто
сказала себе: мой сын не мертв, так что же мне делать на кладбище? Потом, когда
пришло осознание того, что мальчик никогда больше не вернется, и не разбросает
игрушки по всей комнате, и не будет просить «Лего», стоит им только выбраться в
ДЛТ…
Нужно проведать мальчика, обязательно проведать. Когда все
закончится и Мариночку опустят в землю.
Но сбыться всем этим, таким естественным, таким горьким
желаниям было не суждено. И все потому, что Никита увидел Джанго.
Джанго, мысль о которой давно смыло волной Мариночкиной
смерти.
И вот теперь, когда прилив сменился отливом, ее снова
выбросило к Никитиным ногам. Будь народу на похоронах чуть-чуть побольше,
Джанго наверняка осталась бы незамеченной. Сосредоточься Никита на
кopaбeльникoffcкoм горе, Джанго наверняка не попала бы в поле его зрения. Но
народу было негусто: кроме Никиты с секретаршей — Джаффаров, три джаффаровских
мальчика из секьюрити, вице-президент компании Леня Васенков, чьим анекдотам
Мариночка радовалась как ребенок. Была еще пара человек, Никите неизвестных:
скорее всего, старые, проверенные временем, корабельникоffские друзья — с
лицами, далекими от бизнеса. Должно быть, эти лица Корабельникоff приволок из
юности, где не было ни пивоваренной компании, ни представительского
«Мерседеса», ни ночных рейсов в Мюнхен, а Мариночка еще и на свет не появилась.
С такими лицами хорошо пить водку на кухне, ругать исполнительную и
законодательную власть, а в промежутках хором фальшивить под гитару «Надежды
маленький оркестрик под управлением любви».
Окуджаву Никита не очень жаловал: так же, как не жаловал
кухонную самодеятельность; смотреть на Корабельникоffа было нестерпимо, на
Джаффарова — скучно, на джаффаровских мальчиков — еще скучнее, на весельчака
Васенкова, изо всех сил пытающегося загнать скорбь на лицо, — стыдно. И
Никита сосредоточился на Нонне Багратионовне.
Нонна Багратионовна явилась отдать последний долг покойной
Мариночке во всем великолепии поздней зрелости. Никите и в голову не приходило,
что она все еще может быть привлекательной. А вот поди ж ты… Каждые пять минут
Нонна ритуально прикладывала к глазам ритуальный же платочек, при этом грудь ее
высоко вздымалась, а плечи вздрагивали. На месте секретарша не стояла, а все
время перемещалась; незаметно, целомудренно, отходила на шажок или два — и
снова возвращалась на исходную позицию. Поначалу смысл этих перемещений был
Никите неясен, и только потом он понял: Нонна делает все, чтобы попасть в поле
зрения Корабельникоffа. Подать, так сказать, товар лицом: вот она я, скорбящая,
и платочек при мне.
Да и товар, нужно признать, хоть и был несколько просрочен,
но зато хорошо упакован.
Строгое черное платье действительно шло ей: скорее всего,
оно уже было опробовано на покойничке-муже, в свое время подло переметнувшегося
к молодухе.
И неизвестно, сколько бы Никита пялился на секретаршу, если
бы из-за ее спины, в сентябрьском расфокусе, не показалось бы такое же черное
пятно. Черное пятно двигалось по дорожке: девушка-брюнетка в черных джинсах,
черной футболке и такой же черной куртке.
Сердце в груди легонько кольнуло: оно признало девушку
раньше, чем ее признал сам Никита.
Джанго.
Это была Джанго, Никита мог бы с легкой душой дать на
отсечение любую часть тела: Джанго. Только вот что она делает здесь, на
кладбище?
Джанго с самым независимым видом проследовала мимо похорон.
Еще минута — и она скроется из виду. Ну и черт с ней, в конце-концов, он здесь
по другому поводу. Уйти сейчас было бы верхом неприличия, подумал Никита.
Корабельникоff не простит этого, даже если не заметит. Нет, никаких лишних
телодвижений.
Никаких.
И все-таки телодвижение последовало: одно-единственное.
Никита сдвинулся с места, вплотную приблизился к секретарше
и прошептал ей на ухо:
— Мне нужно отлучиться, Нонна Багратионовна. Это
срочно. И ненадолго…
— Нашли время, молодой человек, — таким же шепотом
ответила Нонна, пряча губы в носовой платок. — Он не простит вам этого.
Даже если не заметит…
