Теперь Мария могла с гордостью сообщать всем, что ее муж, майор милиции Здоровякин, не только штудирует Льва Толстого (Илья благополучно преодолел две первые страницы «Анны Карениной»), но и без ума от Пушкина. Ай да майор!
– Привет, деятели! – улыбнулась Вероника. – Как вы здесь?
Анастасия с нежностью посмотрела на гостью. Собственница галереи, обращаясь к ней и Атаманову одновременно, как бы объединила их в пару. Это приятно щекотало Настино самолюбие.
– Проходите, мы вас ждем!
– Слава богу. Ждете. – Вероника прошла в дом.
Она разделась и даже не поискала глазами зеркало – как женщина, абсолютно уверенная в собственной красоте.
– Сто лет у тебя не была, – сказала она Атаманову. – Иди, там в багажнике продукты. И еще кисти и краски.
– Продукты? – удивилась Настя.
– Забочусь, – объяснила Вероника. – Даже ананас вам купила. И две бутылки хорошего вина.
– Анастасия! Бегом! – приказал художник.
– Куда ты девушку гонишь! – возмутилась Вероника. – Там неподъемная коробка. Сам сходи.
– Да я принесу! – подхватилась Настя.
– Стоять! Назад! – крикнул Атаманов. И выскочил на улицу.
– А тут все как-то изменилось, – заметила Вероника. – Постойте! Откуда эти пейзажи?
Галеристка внимательно рассматривала картины, вывешенные в холле. Настя маячила неподалеку. Художник, выгрузив продукты, подошел к экономке сзади, обнял за плечи и уперся подбородком в ее затылок. У той оборвалось сердце. «Предупреждать надо, когда начинается приступ нежности, – сердито подумала она. – Что же это такое? То и слова не добьешься, то душит в объятиях!»
О, если бы это объятие длилось вечно!
Она не смела пошевелиться.
– Это все Настя, – сказал Атаманов. – Разворошила залежи на чердаке, нашла, повесила. Теперь любуемся. Я и забыл про них.
– Недурно, недурно, – придирчиво разглядывала Вероника атамановские шедевры. – Вот эти три заберу в галерею. Готова их продать. Ты согласен?
Она с улыбкой посмотрела на прилипших друг к другу голубков.
– У вас, я вижу, все в порядке?
– Уммрр, – довольно мурлыкнул Атаманов.
«Скотина, – подумала Настя. – Лицемер, обманщик! Почему он нежен со мной именно в присутствии Вероники? Тогда, на выставке, осыпал меня поцелуями. И сейчас мнет, как медведь… А! Да он пытается заставить ее ревновать! Все ясно! Он к ней неравнодушен. А Вероника говорит с ним только о делах. Значит, я – подручный инструмент для достижения цели. Все понятно!»
Уныние, близкое к отчаянию, охватило Настю. Она дернула плечами и избавилась от лап художника.
– Давайте обедать, – хмуро сказала она.
– Кстати, Андрюша, я привезла деньги, – вспомнила Вероника. – Держи. Тебе понравится.
Атаманов рассеянно бросил на стол увесистый конверт с деньгами, даже не заглянув внутрь…
В течение обеда художник и импресарио говорили на производственные темы, а Настя терзалась мыслью, что она для Андрея – пустое место. Потом Вероника отправилась во двор курить.
– Давай за компанию? – предложила она экономке. – И будем на «ты»?
Настя, как приклеенная, отправилась вслед за Вероникой на улицу. Она вглядывалась в лицо галеристки, пытаясь понять, действительно ли та – серьезное препятствие на пути к сердцу художника. Прошлая встреча с хозяйкой галереи была для Насти окутана туманом. Ведь на презентации она совершенно опьянела от шампанского (и еще больше – от нежности Атаманова).
А сейчас она пристально рассматривала гранд-даму. Да, если Андрей неравнодушен к своему дилеру, вряд ли Настя может на что-то рассчитывать. Вероника была красива, ее жесты пленяли изяществом, тембр голоса завораживал… И еще Настю удивило полное отсутствие высокомерия. Они были разными – богачка и нищая, собственница галереи и экономка. И в то же время их сближали грусть и растерянность, заполнившие душу каждой.
Настя принесла две чашки кофе. Девочки уселись в беседке.
– Я ехала сюда в отвратительном настроении, – призналась Вероника. – А сейчас в нирване. Как здорово, а? Снег, воздух, сосны…
По мнению Насти, воздух действительно был бы чудесен, если бы Вероника не отравляла его сигаретным выхлопом.
– Нет, я понимаю Андрюшу. Только здесь и нужно жить. Не в городе. Он тебе нравится?
Вероника буравила домработницу пытливым взглядом.
– Что? Кто? А? – заметалась Настя.
– Нравится, я вижу.
– Ну, вообще-то…
– Хорошо, что ты здесь. Он стал гораздо спокойнее.
– Спокойнее?! Я бы не сказала! – обиженно произнесла Настя.
Атаманов вовсе не казался ей спокойным. Вчера он наорал на нее из-за трех истерзанных тюбиков краски, выброшенных Настей в мусор. Но его вопли все же лучше, чем полное пренебрежение.
– Впрочем, еще вопрос, необходимо ли творческой личности спокойствие. Да… С Андреем, конечно, не соскучишься. – Вероника пристально посмотрела на Анастасию. – А ты смелая девушка.
– Почему?
– Живешь тут в лесу… С Атамановым. Ему приписывают жуткие грехи…
– Что? Какие грехи? – испугалась Настя.
– Ты ничего не знаешь?
– Нет!
– Ну и не надо! – бодро сказала Вероника. – Нечего верить всякому бреду. Не знаешь – и хорошо! Спать будешь спокойнее.
– Теперь я точно не усну, – выдавила Настя. – Ты меня испугала, Вероника!
– Ну что ты, малыш, ни о чем не думай. Мы с Атамановым уже четыре года вместе. Он классный парень, правда. А если кто-то станет говорить тебе о нем гадости – не верь…
На этой оптимистичной ноте Вероника оборвала беседу. Она поднялась со скамьи и ушла в дом. Вскоре художник и его преданный дилер начали орать друг на друга и швыряться тарелками. Наверное, это было обычной манерой их деловых переговоров.
Суть вопроса заключалась в следующем. Вероника нашла крупного заказчика. Капиталист очаровался сочным многоцветьем на картинах Атаманова и решил ангажировать художника на создание коллекции тканей. Заказчик владел крупной компанией и заполонил страну отличными и недорогими трикотажными изделиями, даже потеснив китайский ширпотреб. Отдав на откуп Атаманову дизайн тканей, заказчик надеялся завоевать и мировой рынок. Безбрежная фантазия художника рождала необычные и оригинальные колористические сочетания, узоры, принты. Картины Атаманова доказывали его неистощимость. Трикотажный король согласен был щедро оплатить услуги живописца.
Но Атаманов не воспылал огнем вдохновения, услышав от Вероники о заказе. Он устроил бурный скандал, обвиняя импресарио в меркантильности, жадности и попытках обезличить его утонченную индивидуальность, поставив ее на конвейер. Ему жаль было тратить время и силы на вырисовывание орнаментов для джемперов и пончо.
