— Я не думаю…
— Пока мы не поймем причину, пока не вычислим мотив, мы
не сможем очертить даже примерный круг подозреваемых.
— Следователь сказал мне, что Жеку убил явно не
профессионал.
— Это не меняет дела. Профессиональный вор может и не
быть профессиональным убийцей. Это разные специальности.
Марич кивнул и, еще раз с сожалением взглянув на меня,
повернулся и быстро пошел по аллее.
— Капитан! — окликнула его я. — Капитан,
неужели никаких улик?
— К сожалению. Вплотную к стройке подходит
асфальтированная дорога, и большой участок забора выломан. Вероятно, труп… — он
смутился. — Вашу подругу привезли к стройке на машине, проникли на стройку
через дыру в заборе и уже там избавились от тела. К тому же ночью шел дождь и
след тормозного пути, даже если он был, просто смыло.
— А если бы сторож не напился в стельку?
— Это самая удаленная точка стройки. Очень удобное
место для подобных вещей… Удобнее не придумаешь.
— А нож?
— На ноже нет никаких отпечатков. Преступник об этом
позаботился.
— А вы говорите — не профессионал.
— Это же элементарные вещи, Катя. Вы бы тоже об этом
позаботились.
— Но почему он оставил в карманах ключи и квитанции…
Почему не забрал их или не уничтожил?
— Я думаю, он сам расскажет нам об этом. Когда мы его
задержим.
— А вы думаете, что задержите?
— Надеюсь… Мне очень понравилось это кафе. “Пират”. Вы
часто там бываете?
— Случается.
— До свидания, Катя. Звоните мне, если что.
— Непременно, капитан. Вы тоже держите нас в курсе —
если что-нибудь прояснится…
— Конечно.
Со спины он совсем не походил на следователя. Завидный
молодой человек завидной внешности, недося-гаемь я мечта любительниц
интеллектуальных боевиков, крепкий орешек, орел юриспруденции. Забавно было бы
представить меня и его в одной койке. Мент и преступница, синхронно
покачивающиеся на волнах оргазма.
* * *
Лавруха на неделю уехал в Финляндию.
Вернее, просто сбежал, мотивируя это тем, что ему нужно
подправить пошатнувшиеся нервы. Дети перебрались ко мне и сильно скучали по
матери. Так сильно, что каждый вечер мне приходилось укладывать их рядом с
собой. Катька-младшая ждала выходных, она все еще надеялась на то, что боженька
отпустит маму к нам в гости. Лавруха-младший не ждал ничего, он просто перестал
разговаривать. Катьке приходилось отдуваться за себя и за брата, но она быстро
освоилась с ролью синхронного переводчика с Лаврухиной окаменевшей грусти.
Мой дом наполнился маленькими ботинками и комбинезончиками,
старенькими футболками и пижамками, Катькиными потрепанными куклами и
Лаврухиными роботами-монстрами. По утрам я, кляня все на свете, варила
“Геркулес” на молоке и тащила полусонных малышей в детсад. Благо, Снегирь
оставил мне свой “Фольксваген” с криво написанной от руки доверенностью. Без
“Фольксвагена” я бы просто подохла, сошла бы с дистанции на первом же круге: я
ежедневно два раза моталась в купчинский детсад и обратно к себе на
Васильевский. А в промежутках между детсадом и домом были переговоры с
художниками — галерея должна была, обязана была работать.
Первые же выходные я восприняла как подарок небес. Без
задних ног продрыхнув до двенадцати, я после обеда отправилась с детьми по
магазинам. Они стойко переживали утрату, сами не осознавая того, они заслужили
Барби с кукольным набором для верховой езды и конструктор “Лего”.
Но когда я накупила им ворох бездарных игрушек, Катька
отвела меня в сторону: в их маленьком детском правительстве она заведовала
дипломатическим корпусом.
— Тетя Катя, Лаврик говорит, что ничего не надо, —
тихим голосом сказала она.
— Чего — не надо? — я вопросительно посмотрела на
Лаврентия, который хмуро ковырял ботинком пол.
— Ничего. Не надо никаких игрушек. Он хочет, чтобы
вернулась мама. Он никогда ничего не будет просить и плакать не будет. Он даже
солдатиков не попросит. Он дал честное слово. Только пусть она вернется…
— Она не вернется, Катька, — сказала я. Жестко,
может быть, даже излишне жестко. Но я была сторонницей горькой правды. Даже для
пятилетних детей.
— Я знаю, — Катька подняла на меня полные слез
глаза. — Она умерла… Но может быть, она все-таки приедет и заберет нас?
— Вам плохо у меня? — положительно, я не знала,
как разговаривать с ними.
— Нет, — Катька испугалась. — Нет. Не плохо.
Но мы хотим домой, к маме…
…Полночи, прижимая к себе спящих детей, я горько проплакала.
Я ненавидела Жеку, которая оставила нас со Снегирем; я ненавидела себя, за то,
что никак не могла найти общий язык с детьми; я ненавидела даже Катьку с
Лаврухой — за то, что они так и не приняли меня до конца. Я боялась думать о
том, что будет с ними. Ответа из Германии, куда я послала запрос, не было, а
оставить их у себя… Нет, на такой подвиг я не была способна. Существовал еще
вариант детского дома, но отдать малышей туда я просто не могла. Меня посетила
строгая дама из какого-то попечительского совета при отделе народного
образования, но, поговорив с ней один раз, я просто стала избегать встреч.
Пусть идет как идет, говорил в таких случаях Лавруха, будет день, будет и пища.
…В понедельник, забросив детей в детсад, я отправилась в
Зеленогорск к старухе Ларисе Федоровне. Все эти дни я думала о Жеке. Даже когда
стирала детские шмотки, даже когда торчала в пробках на Фонтанке. Ночи же
сделались для меня настоящей пыткой. Не зря, совсем не зря на моем горизонте
вновь появился Марич с его железобетонной уверенностью в связи убийства и кражи
картин из коллекции Гольтмана.
Связь была. Но совсем не такая, какую предполагал Марич.
Жека не виделась с Быкадоровым, она понятия не имела о его темных делишках,
даже от нас она отдалилась, узнав, что мы воспользовались краденой картиной.
И все же именно честная Жека, лучшая из нас троих, была
принесена в жертву.
У меня не шел из головы наш последний телефонный разговор
перед моим отлетом в Голландию. Она что-то хотела сказать мне, что-то очень
важное. Что-то, что касалось вечеринки на даче у Титова. Если бы
Лавруха-младший не разбил телефон, если бы у меня было чуть больше терпения,
если бы чутье не отказало мне. Возможно, сейчас Жека была бы жива.
А если бы я передала картину Маричу еще тогда, в июле?..
Обрывки телефонного разговора крутились в моей голове, но не
укладывались в точную схему. Я пыталась вспомнить его дословно — ведь в нем
было что-то такое, что может указать мне направление. Но все попытки были
тщетными — приключение в Мертвом городе Остреа не прошло даром: предшествующие
ему события залило волнами Северного моря. Но я знала одно: смерть Жеки как-то
связана с этим звонком. А возможно, и с другими, о которых я никогда не узнаю.
Так или иначе, я снова возвращалась к картине.
