– Ты сейчас раздашь долги, – сказала я. – А что, если вам уехать в Лондон? У тебя ведь там сынок учится.
– И что?
– Будете жить вместе. И Романа вырвешь из привычного круга. Он лишится партнеров. Перестанет играть.
– Он и так перестал.
– А почему ты такая измученная?
– Переживаю. Вдруг сорвется. Все время на нервах.
– Вот и уезжайте скорее в Лондон!
– Опомнись, Юля! Мне только Лондона не хватало для полного кайфа. Прежде чем Роман добрался до нашего города, он всю страну исколесил. И везде повторялась одна и та же история. Сначала он пытался держаться, работал, приобретал друзей и знакомых… Потом начинал играть, и все рушилось. А в Лондоне нахлынут новые впечатления, взбудоражат его. И вскоре ко мне придут три страшных негра и скажут: мадам, ваш друг проиграл Биг-Бен и две башни Виндзорского дворца – надо бы оплатить, пока мы добрые… Рома, знаешь ли, мастак проигрывать то, что ему не принадлежит.
– Да, это мы уже проходили.
– Но сейчас – тьфу-тьфу – у нас затишье. О, как я надеюсь, как мечтаю! Знаешь, решила нанять хорошего психотерапевта. Пусть лечит мое горюшко от пристрастия к картам.
– Думаешь, можно вылечить?
– Не знаю. Но попытаюсь.
– Как ты все это терпишь?
– А куда деваться, Юля? Знаешь, Роман стал для меня ловушкой. Но и я для него – тоже.
– Как это?
– Так. Представь, что Роман находится в каком-то другом городе… Он проигрался в пух и прах, денег нет. В большую игру его уже не возьмут. Все двери перед ним закроются. Согласна?
– Согласна.
– А здесь, у нас? Всем известно: Роман Губаев – мужик Нонны Кратовой. Умалишенной тетки, готовой оплачивать все его долги. И Роман садится за стол без копейки денег. Его расписки имеют вес документа с автографом министра финансов. Ему верят на слово.
– Действительно. Мне это не приходило в голову.
– Вот-вот. Получается, я тоже причастна к его падению. Не только он меня сгубил, я его – тоже.
– Лучше б мы с тобой меньше бродили по ресторанам, – мрачно заметила я. – Тогда бы ты и с Романом не познакомилась.
– А я не жалею, что познакомилась с ним, – загадочно улыбнулась Нонна. – Дорого плачу, но многое получаю. Сладострастное свидание под трассирующими пулями. Великолепный полет с пылающими крыльями. Восторг, горечь, боль, радость – все перемешано.
– Ну надо же… А я предпочитаю более спокойные отношения.
– Все люди разные. Слушай, но неужели ты откажешься от десерта? Вот так прямо и решительно откажешься? Нет – и точка?
– Ой, Нонночка, в меня уже не лезет! – взмолилась я.
– Да, ты уникальная девица. А я не могу выбрать. Все хочу – и тирамису, и яблочный штрудель, и грушу под ежевичным муссом. Если я закажу сразу три эти позиции – типа, нам с тобой на двоих. А съем все одна… Ты не будешь меня презирать?
– Вот еще! Конечно, не буду. Но и ты потом не жалуйся на пять килограммов, таинственным образом прилипших к твоей талии.
– Юля, не будь жестокой. Не напоминай. Я и слов-то таких не знаю – талия, килограммы. О чем это ты говоришь? За яблочный штрудель я продам Отечество и план родного завода.
– Наверное, поэтому ты снисходительна к страстям Романа. Ты хорошо его понимаешь. Вы оба не способны сказать себе «нет».
– Да, верно.
– И я точно такая же. – С этими словами я полезла в сумку за сигаретами.
Звонок Никиты заставил меня сорваться с места.
– Юлька, – сказал любимый, – скоро буду дома. Осталось каких-то сто семьдесят кэмэ пропилить.
– Сегодня?! – завопила я.
– Ну да, я же говорю – всего сто семьдесят километров осталось до города. Готовься, малыш. Я страшно соскучился. Уже начинай раздеваться.
Какое там – раздеваться!
Вся квартира засыпана окурками.
В холодильнике пять мышей делают себе харакири.
Я рванула в сторону супермаркета «Магнит» в таком темпе, словно там бесплатно раздавали нефтяные скважины. Требовалось немедленно остановить групповое самоубийство мышей в моем холодильнике. А из супермаркета с тяжелыми сумками помчусь домой: убирать, драить, варить, жарить.
Любимый возвращается!
О, счастье!
С Гришей П. мы вместе заканчивали журфак. На курсе он был признанным гением – никто не умел лучше его написать заметку (лаконично, четко) или очерк (емко, выпукло). После университета гений осел в областной газете, где и работал уже многие годы за мизерный оклад. Я время от времени звонила ему, когда возникала потребность в информации. Он всегда разговаривал снисходительным тоном и никак не мог простить мне того, что я «продалась буржуям».
Сам Гриша никому не продался, он публиковал острые, полные социальной желчи статьи, на которые, впрочем, никто не реагировал. Его пространные рассуждения о загубленной чиновниками и олигархами России по сочности языка конкурировали с произведениями, номинированными на Букер. Но лично я рекомендовала бы ему разнообразить темы. Ведь если в каждом номере гундеть об одном и том же, получаются те же самые девять статей о пластиковых окнах. Но мне за них, по крайней мере, хороший гонорар заплатят и премию. А Грише что?
И денег – ни фига.
И Россию он, хоть тресни, не переделает.
– Гриш, привет, как дела?
– А, Бронникова! Здравствуй, здравствуй, дорогая! Давненько не звонила. Некогда? Деньги зарабатываешь?
– И правда, Гриш, зашиваюсь.
– Уже небось на джип себе заработала? – ревниво поинтересовался приятель.
– Что ты, Гриш. Мне бы с кредитом рассчитаться.
– Каким?
– За квартиру.
– Уже и квартиру себе купила! – возмутился Григорий.
– Да по ипотеке! – успокоила я товарища. – Еще платить и платить.
– А-а… Ну, Бронникова, как жизнь-то? Продолжаешь прославлять городских буржуев?
– Угу. И областных – тоже.
– Ну-ну. Продалась ты, Юля, за булку с маслом.
– С маслом и с икрой, – улыбнулась я.
– Почитываю твои опусы, Анфиса Броневик. Ну… Миленько, – с трудом выдавил Гриша.
– О, мерси. Я тоже всегда с удовольствием читаю твои статьи. Ты так остро пишешь, у тебя великолепный язык. Думаю, ты выражаешь мысли сотен людей, но не все умеют так точно, метко сформулировать суть.
– М-да, – самодовольно согласился Григорий. – Ты, Юля, тоже гораздо большего достигла бы, если б работала над стилем, не ленилась. Лентяйка ты, матушка!
Я лентяйка.
