Испытывай ли Рильски угрызения совести? Скорее лишь справлял поминки по стесняющему его дядюшке, начавшему заражать племянника опасной приверженностью к генеалогическим изысканиям и прочим попыткам личностной идентификации. Все это не иначе, как мания, ностальгия по восьмидесятым. К счастью, с этим теперь покончено! Люди ищут в настоящем или прошлом, то бишь в жизни других, собственные изъяны, которые им не удается исправить в себе. Лежа на диване, мнят себя детективами, вместо того чтобы взять да разобраться.
Если подумать, так смерть — не самое худшее из того, что могло приключиться с Себастьяном. Он добрался-таки до некоего конца (или начала), поскольку смерть настигла его в Византии. И никому теперь не доказать, что именно он убил Фа Чан и своего собственного ребенка. Лучше, если знать об этом будет только Рильски, и не останется никаких тому доказательств. И впрямь, Усянь,
, г-н Бесконечность мог отомстить за себя только апостолу миграции, чье лицемерие в глазах Чистильщика порождало безрассудное ощущение ненадежности, оправдывающее существование мафиозных кругов типа «Нового Пантеона», набиравшего своих приверженцев из числа иммигрантов, в то же время ненавидя их, и так далее — цепь причин, могущих повести к преступлению, бесконечна. Необязательно, чтобы объективный сообщник худших отбросов, каковым являлся профессор Крест-Джонс в глазах г-на Бесконечности, стал убийцей своей возлюбленной-китаянки, сестры этого самого г-на Бесконечность. Достаточно, чтобы брат жертвы был Чистильщиком, помешанным на Абсолюте, раковым больным или что-то в этом духе, для того, чтобы послать тому пулю в голову. Хороший полицейский аргумент прикончит любую точку зрения, ни к чему копаться в семейных преданиях.
Все чистильщики похожи друг на друга: к каким бы силам — правым, левым — они ни принадлежали, — они ставят себя выше закона, претендуя на место святых. Но вот ведь святые, поговорим о них: «socialis est vita sacrorum»,
[115]
или я ошибаюсь? Разве что социально-христианские истины сегодня больше не работают. Современные сверхчеловеки возвышаются над всем этим из страха заглянуть в самих себя и охраняют себя от собственных миазмов, прибираясь в обществе, которое — признаем — частенько в том нуждается и пользуется ими, но от этого до… Охранять себя ведь не то же самое, что очищаться, некто, мнящий себя чистым, способен на все, кроме сомнения в самом себе. За исключением Себастьяна, который сполна осуществил задуманное: круг замкнулся.
Стефани говорит, что видела, как он плакал при луне перед тем, как пуля размозжила ему череп. Но она такая эмоциональная, особенно когда у нее в руках оружие. Хотя ничего невероятного в том, что он заплакал, в общем-то нет. Что-то ему все время не давало покоя, этому Себастьяну, стоило только приглядеться к нему. А уж здесь-то, на родине своих предков, — и подавно.
При осмотре китайца выяснилось, что пуля, выпушенная из «кольта» Стефани, задела только его плечо. Французским полицейским сказали, что это было дело рук Рильски, поскольку у журналистки не имелось разрешения на ношение оружия, и она была допущена лишь присутствовать при проведении спецоперации. Ах, слишком близко? Просим извинить нас, но, сами знаете, газетчики суют свой нос во все, даже умирают под гусеницами танков, только чтобы сделать «live»,
[116]
тут полиция бессильна. Именно Рильски с его никелированным «ремингтоном» уложил серийного убийцу, попав ему в висок. А в протоколе все равно запишут — Попов. Хотя с ним могли справиться без посторонней помощи и французские коллеги, вооруженные до зубов по последнему слову. У китайца не было ни одного шанса выжить, и в итоге от него осталось месиво. Таким образом, дело будет представлено как успех международных сил, объединивших свои усилия. Рильски так радовался случившемуся, что вынул носовой платок из лилового шелка и приложил к губам, чтобы погасить за лукавой улыбкой рвущийся наружу смех.
В городе после субботнего концерта к полуночи начал накрапывать дождь, да так и не перестал, зарядил на целую неделю. Пресса, ясное дело, разнюхала о перестрелке в монастыре, представив это как сведение счетов между враждующими группировками. И это в затерянном уголке Оверни! Публика, бывшая на концерте, потом вспоминала, что слышала не то выстрелы, не то взрывы, и думала: дают праздничный фейерверк.
Молочный туман выстлал город в перерыве между двумя дождями в ночной тиши, и полная луна, выйдя из-за облаков, залила ярким светом пьяный корабль — собор Богоматери в Пюи. Казалось, будто вокруг него море дымящейся крови.
«ДАМЫ И ГОСПОДА, ТОЛЬКО ЧТО В ЛУВРЕ БЫЛ СОВЕРШЕН ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ АКТ. ПРЕФЕКТ ПАРИЖСКОЙ ПОЛИЦИИ ПРОСИТ ВАС СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ»
— Дорогая, а я-то думал, вы в Санта-Барбаре, гонитесь за серийным убийцей, расследуете дело «Нового Пантеона»! — Мои шеф Люсьен Бонди не может удержаться от того, чтобы не подтрунить надо мной, я же делаю вид, что не понимаю.
— Хочешь не хочешь, процесса не допустят, — отвечаю я, как послушный сотрудник, пасующий перед объективными фактами.
— Оттого, что ваш Чистильщик, строящий из себя Нового человека, сам был вычищен? Но вы по крайней мере удостоите нас романом о нем? — иронизирует он.
Мой шеф мне просто смешон. Я не то чтобы недолюбливаю его — много чести, — скорее отношусь к нему снисходительно. Он принадлежит к породе не совсем удавшихся живорожденных, от которых никуда не деться.
— Как это понять? — спрашивает Одри, когда я делюсь с ней своими мыслями на сей счет.
— Бр-р-р, не обращай внимания, тебе-то что… — Я не доверяю ее любопытству. Однако если не Одри, то кому же и разъяснять все, что приходит мне в голову относительно моего шефа? — Хорошо, ты ведь борешься за свободу женщин?
— Боролась…
— …что ж, великолепный пирог с одиночеством в качестве вишенки сверху. Не подумай, я тебя ни в чем не упрекаю, я тоже его попробовала. Просто хочу рассказать тебе о своем маленьком открытии. Готова? Еще в большей степени, чем женщина, мужчина — млекопитающее, зависящее от начала и до конца от своей мамы. Знаю, ты мне напомнишь, что наш предок — Венера из Леспюг
[117]
— уже об этом знала. Фрейд старательно принижает значимость этой страсти, хотя совсем свести ее к нулю не в его власти, ну, ты знаешь — Иокаста с Эдипом и т. п. Ему повсюду мерещится страх кастрации, который является якобы единственным, что подгоняет сильный пол, заставляя его участвовать в состязаниях. Так вот мужчина — это неудавшееся живорожденное. Наш друг Киньяр тоже не устает это повторять, но иное дело — современники: они предпочитают преклонять колени перед Папой — тем, что на небесах. Здесь другое. Успеваешь следить за ходом рассуждений? В отличие от живорожденных, чей эмбрион полностью развивается внутри матки и потому с рождения превращается в самостоятельное существо, Люсьен Бонди — тоже млекопитающее, но как бы это сказать… неудавшееся.
