Фильм назывался “Крысятник”. Подобного дерьма Пацюк в жизни
не видел! Кроме того, его бесило, что в названии явно просматривалось нечто
созвучное его собственной фамилии. Один набор героев мог довести обывателя до
блевотины: куча гомосеков, по которым уже давно исстрадался электрический стул;
мамаша-извращенка, оттрахавшая собственного сыночка, а также извращенка-дочура
— рабыня инвалидного кресла и садомазохистических комплексов. А на верхней
строчке хит-парада прочно обосновался старый хрен папочка. Это полуторачасовое
секс-действо так обрыдло Пацюку, что, добравшись наконец до финала, он испытал
чувство, близкое к оргазму.
Козел ты козел, Франсуа Озон, мрачно думал Пацюк, глядя на
экран. Из-за таких вот шедевров люди выходят на улицы, назначают “бархатные
революции” на понедельник и громят видеопрокаты.
После того как Пацюк отдышался и смыл под душем впечатления
от срамной киношки, пришла очередь китаез. Гонконгских оборотней звали Чинг Сю
Танг и Вонг Кар Вай. Малыша Сю Егор схавал не подавившись, а чертов Вонг снова
заставил его напрячься. Никаких изысканных, бесшумных, как веер, ходов, к
которым стажер так привык в своих обожаемых японских детективах. Торжество
смазанного изображения, тупейшее мочилово! Одна радость — косоглазые пачками
отправлялись на тот свет, прямиком в преисподнюю, в своем зашморганном
“Чанкинском экспрессе” <“Чанкинский экспресс” — фильм Вонг Кар Вая>.
Мысль о преисподней пришлась кстати: теперь, во всяком
случае, Пацюк представлял себе, как выглядит ад. Что-то вроде кинотеатрика с
“долби стерео”. Тебя садят на первый ряд, намертво привязывают к креслу, суют в
зубы поп-корн и заставляют смотреть всю эту гонконгско-французскую мутотень
нон-стопом.
Никакого отдыха, никакого перерыва. Ныне, присно и во веки
веков.
Пацюк не подошел бы к этим кассетам и на расстояние
пушечного выстрела, если бы… Если бы на ребре обложек не было товарного знака
Мицуко. Он заприметил его сразу же, еще в логове самоубийцы: отпечаток губ,
оттиск помады, черной и пепельной, намек на поцелуй. Этими поцелуями — двумя
черными и двумя пепельными — были украшены все четыре дерьмовинки. Зачем она
это сделала — непонятно. Хорошо, если просто пробовала цвета… А если помечала
таким образом свои кинематографические пристрастия? Что ж, приходится признать,
что вкус у Мицуко не ахти, но с ним нужно считаться.
Нужно быть подкованным на все четыре копыта, если хочешь
хотя бы приблизиться к экзотическому цветку. А цветок этот вполне может
оказаться плотоядным и вполне может держать патрон в стволе, пардон, в тычинке.
С такими вот кисло-сладкими мыслями о Мицуко Георгий
Вениаминович Пацюк погрузился в недолгий сон. И весь остаток ночи его
преследовали узкие китайские черепа с французскими инвалидными креслами в
глазницах.
…Он проснулся от назойливого телефонного звонка и по
привычке взглянул на будильник.
Семь тридцать.
Семь тридцать — и суббота. Семь тридцать — и законный,
гарантированный Конституцией выходной. Интересно, какой хмырь смеет беспокоить
его в такую рань?!
На другом конце провода оказалась забитая сестра самоубийцы,
и это сразу же привело Патока в чувство. Ты бы еще в четыре утра позвонила,
недовольно подумал он, ты бы еще с вечера начала меня мучить!.. Но секундой позже
он сообразил: людишки от сохи всегда поднимаются рано, по указке какого-нибудь
облезлого петуха. Семь тридцать для них — разгар рабочего дня, выдоенные
коровы, выгулянные козы и прополотые грядки. И засеянная пашня.
— Что-нибудь случилось, Настя? — вежливо спросил
Пацюк.
— Да, — трагическим шепотом произнесла она. —
Мне необходимо с вами встретиться. Я звонила вашему следователю в Управление…
Но там никто не отвечает.
Интересно, а в Пентагон ты звонить не пробовала? Рискни,
может быть, тебе ответят…
— Сегодня суббота, Настя. Вряд ли там кто-то появится.
— А вы?
— Я — тем более.
— Сегодня ночью я кое-что нашла. — Голос пастушки
сполз на плач. — В квартире…
— Ну хорошо, — смилостивился Пацюк. — Давайте
увидимся.
— Сейчас.
— По-моему, еще рано.
— Сейчас, — продолжала упрямиться Настя. Послать
бы тебя куда подальше! Секунда — и Пацюк послал бы ее, кулачку недорезанную, но
вовремя вспомнил, что она является тем самым живцом, которого должен захватить
обворожительный, умело накрашенный ротик Мицуко.
— Хорошо, сделаем вот что. — Спросонья стажер
соображал туго. — Подъезжайте к “Адриатике”. Я буду там через полчаса.
Крошечная “Адриатика” работала круглосуточно и располагалась
всего лишь в квартале от его дома. Ничего адриатического в ней не было, даже
рыбу не подавали. Но Пацюк частенько подъедал там мясную солянку.
— А что это — “Адриатика”? — спросила Настя.
— Кафе на Старо-Петергофском. Напротив кинотеатра
“Москва”.
— Хорошо… Я буду.
Пацюк выматерил короткие гудки в трубке и отправился в
ванную: скоблить заросшую от непомерных кинематографических впечатлений
физиономию. Но стоило ему намылить щеки, как снова раздался звонок.
Проклятая деревенщина никак не хотела уняться!
— Что-нибудь еще? — буркнул Пацюк.
— Да… Я не знаю, где это — кинотеатр “Москва”. Черт возьми,
она же приезжая, как он мог забыть! Все эти “Адриатики” вкупе с “Москвой” и
Старо-Петергофским проспектом для нее пустой звук.
— Ладно. Ждите меня дома. Я за вами заеду…
…Пацюк подхватил Настю у подъезда: она бросилась к нему, как
к давнему знакомому, и даже приветственно подняла руку.
— Раз уж мы встретились, давайте поедем куда-нибудь
позавтракаем, — предложил он. И Настя согласилась.
Через полчаса мытарств они нашли наконец-то приличную
забегаловку с многообещающим названием “Камасутра”. Интерьер забегаловки
полностью соответствовал названию: из всех щелей перло индийскими благовониями,
а из замаскированных в пальмовых листьях колонок неслись заунывные звуки —
какой-то очередной Рави Шанкар, язви его в душу, медитировал на ситаре
<Ситар — индийский музыкальный инструмент>.
Пацюк покорился неизбежному и заказал себе свинину с рисом и
ананасами (“пелло” — именно так значилось это блюдо в меню; “пелло” — палач
убогого копеечного бюджетника)! Дама же довольствовалась кокосовым молоком.
— Ну, что произошло? — добродушно спросил у Насти
Пацюк, отправив в пасть кусок свинины.
Настя сделала маленький глоток и тотчас же отставила стакан.
— Знаете, вы доедайте, а я подожду вас в машине.
— Не понял…
Впрочем, и понимать тут было нечего, стоило только
перехватить Настин взгляд.
Скульптурные экзерсисы, стоящие на окне и в нишах, —
вот что ее смущало. Весьма пикантные иллюстрации к “Камасутре”. Все подоконники
были уставлены статуэтками совокупляющихся индусов: какой-то старательный
выпускник Академии художеств довольно удачно скопировал самые распространенные
позы из библии секса.
