Пацюк не выдержал и улыбнулся: надо же, какая лапотная
невинность! Даже обручальное кольцо от нее не спасает!
— Не обращайте внимания, Настя. Выкладывайте вашу
новость.
Настя поерзала на стуле, чудовищно изогнулась и нашла
наконец выгодный ракурс: теперь в поле ее зрения оставался только Пацюк с
недоеденной тарелкой “пелло”.
— Я перебирала вещи брата…
Что ж, вполне почтенное занятие, подумал стажер, перетирая
челюстями огрызки ананасов. Как раз в ключе рачительной хозяйки: ни одна
запонка не должна закатиться, ни одна пуговица не должна потеряться, даже нитка
от пуговицы не имеет права пропасть. Таких рачительных хозяек из глубинки нужно
приглашать на должность служебно-разыскных собак. Ничто от них не укроется.
— Я перебирала вещи брата… И в его куртке нашла вот
это.
Она протянула Пацюку конверт. Тот вытер пальцы о брюки и
осторожно достал листок.
"ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА,
ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ”.
Пока стажер изучал надпись, Настя не спускала с него глаз.
— Что скажете? — спросила наконец она.
Господи, ну что он мог сказать? Какого черта вы полезли в
тряпки, Анастасия Кирилловна? Или — занимались бы лучше сельским хозяйством,
Анастасия Кирилловна? Или — заказали бы молебен по братцу, предали бы его земле
и на этом успокоились? А у нас и без вашего повешенного шесть “висяков” на
отделе. Так что не будем усугублять положение, дорогуша!
Но ничего подобного Пацюк не сказал. Напротив, поднатужился
и придал своей физиономии сочувственно-заинтересованный вид.
— А вы что скажете, Настя?
— Я думаю, ему угрожали, — запинаясь на каждом
слове, произнесла она. И сама ужаснулась произнесенному.
— Ну-у… Я бы не торопился трактовать записку именно
так.
— А как? Скажите, как еще ее можно трактовать? Ему
угрожали, он чего-то боялся…
— Откуда вы знаете, что он чего-то боялся? Он сообщал
вам об этом?
— Нет, но… Следователь говорил мне, что дверь в его
квартиру вскрывали. Что она была заперта на все замки. И на щеколду. Окно тоже
было закрыто. А телефонный шнур перерезан. Кирилл якобы сам его перерезал.
— Подождите… — Пацюк сморщил лоб, припоминая
оперативно-следственную тусню в квартире. Телефон Лангера действительно не работал. —
А вы откуда мне звонили?
— Из автомата. Он там, на углу.
— Понятно.
— Ему угрожали, — снова повторила Настя.
— Ну хорошо. Допустим. А надпись на стекле? А рисунки
на стенах? Вы думаете, это тоже как-то связано с угрозами?
Несчастная сестра сникла.
А Пацюк торжествующе доел последний кусок свинины. Попалась,
дамочка! Ничтоже сумняшеся хотела повести следствие по кривой дорожке, прямиком
к статье 110 УК РФ, как сказал бы следователь Забелин.
Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на
срок от трех до пяти лет.
Но ничего не выйдет. Дело закрыто. И теперь совершенно не
важно, то ли божьи коровки привели парнишку к подметному письмецу, то ли
подметное письмецо вызвало к жизни божьих коровок. Факт остается фактом: Кирши
Лангер сам наложил на себя руки.
— Ему угрожали… — в который раз повторила Настя.
— И поэтому он разбил аппаратуру в доме, — мягко
напомнил ей Пацюк. — Никуда не выходил на протяжении нескольких дней и
разрисовывал стены…
— А вы откуда знаете? Про несколько дней?
— Его подруга дала показания. Сказала, что не видела
его какое-то время. На телефонные звонки он не отвечал. На звонки в дверь —
тоже.
Настя подперла ладонью подбородок и задумалась.
— А почему она обратилась в милицию?
— Не понял? — Теперь уже Пацюк поставил подбородок
на ладонь.
— Что же тут непонятного? Ведь прошло-то всего
несколько дней. Человек мог просто уехать к друзьям. Или еще что-нибудь… А она
сразу побежала в милицию… Они ведь не были мужем и женой, правда?
Пацюка передернуло: только этого не хватало. Женщина,
подобная Мицуко, не должна принадлежать никому, она не создана для яичниц по
утрам, стеганого халата и вялых супружеских поцелуев в щеку.
— Нет, мужем и женой они не были.
— А она тем не менее обратилась в милицию. Значит,
подозревала, что, может, не все в порядке. Я права?
— Увы, — Пацюк развел руками. — Если она и
подозревала, то совсем другое.
— Что же?
Пацюк выразительно повертел пальцем у виска.
— Вы понимаете? Девушка стала замечать, что в последнее
время с вашим братом начало твориться что-то неладное.
На глазах несчастной Насти выступили слезы, и стажер
выругался про себя: не стоило ему усугублять страдания родственницы. Но спустя
несколько секунд разразилась настоящая гроза: то, что он вначале принял за
кроткие слезы отчаяния, на самом деле оказалось слезами ярости. Да, именно так:
Настю душила ярость.
— Я никогда не поверю в то, что мой брат был
сумасшедшим…
— Зачем же такие крайности? Возможно, это была всего
лишь глубокая депрессия… А в такие минуты человек способен на все. И потом:
пограничные состояния, они характерны для нашего времени. Вот взять, к примеру,
вас. Разве вы всегда пребываете в хорошем расположении духа?
Ответ крестьянки оказался достойным книжки “Практическая
психология”.
— Мне некогда пребывать в расположении духа. Ни в
хорошем, ни в плохом. У меня пять коз, парники, сад и виноградник. А еще муж и
сын. Я хочу поговорить с этой девушкой.
Ну наконец-то! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Пацюк не выдержал и расплылся в дурацкой улыбке.
— Думаю, это можно устроить.
— Прямо сегодня.
— Хорошо.
— Тогда пойдемте отсюда.
Оставив в “Камасутре” 169 рублей 45 копеек, Пацюк и Настя
вышли из кафе.
— Вас подвезти к дому? — вежливо спросил стажер.
— Нет. Я просто хочу понять… Вы разговаривали только с
этой девушкой? Не нашли никого из его знакомых? Я видела его записную книжку,
там есть несколько телефонов…
Пацюк хмыкнул и принялся терзать переключатель “дворников”.
Хотя не было никакого намека на дождь.
Чертова баба, кажется, он ее недооценил! Но разве можно было
предположить в этой белобрысой, изуродованной полевым загаром простушке такую
недеревенскую хватку? Еще вчера она была совсем другой: кроткой, как овца, и
плаксивой, как латиноамериканский сериал. Впрочем, и представления о жизни были
у нее вполне латиноамериканские: в родной семье все должны быть физически и
душевно здоровы. Никакого намека на шизофрению, параноический бред или заячью
губу. Максимум, что можно себе позволить, — это временная амнезия и такая
же временная потеря ребенка. Но к концу повествования память обязательно должна
вернуться, а возлюбленное чадо — найтись…
