Настя не удостоила хохмача-некрофила и взглядом.
— Где расписаться?
— Вот здесь. И здесь. У вас есть где
остановиться? — Теперь, когда дело было обстряпано, следователь позволил
себе намек на участие.
Пропади ты пропадом, неужели не ясно, что остановиться ей
негде? Что она никогда и в глаза не видела этого одичавшего от людских толп
города. Что два часа назад она впервые в жизни проехала в метро, а час назад ее
впервые в жизни обхамили в троллейбусе. И что переночевать она может только на
вокзале. Или здесь, в морге судебной экспертизы…
— Я думаю… Та квартира, в которой он жил… Я бы могла…
Следователь скуксился и яростно почесал заросший кадык.
— Лично я бы вам не советовал. Место не из приятных…
— Разве я не могу там остаться?
В конце концов это проблемы гражданки Киачели. Дело закрыто,
квартира, в которой обитал усопший, оперативного интереса не представляет, а
возиться с этой Венерой от сохи — удовольствие ниже среднего…
— Можете. За квартиру эту вроде уплачено за полгода
вперед, хозяева живут где-то в Псковской области, сюда не приезжают. Думаю,
никаких проблем с этим не будет. Только сначала заедем в управление.
— Зачем? — Губы у Насти мелко затряслись, и она
снова зарыдала.
И снова стала подозрительно смахивать на бывшую супружницу
следователя, записную нимфоманку.
— Заберете кое-какие вещи покойного. И ключ от
квартиры.
— А когда я смогу забрать брата?
— Собираетесь везти тело на историческую родину? —
Чертов патологоанатом, развращенный упоительной и такой безнаказанной близостью
к смерти, снова подначил Настю. — Дешевле здесь все устроить, честное
слово. У нас и крематорий есть вполне сносный. И колумбарий при нем уютненький…
Следователь закашлялся: за пять лет совместной работы он так
и не смог привыкнуть к дешевым шуточкам трупореза. Подобные шуточки приводили
безутешных родственников в неистовство, они писали жалобы начальству
патологоанатома, хотя (с тем же успехом) можно было писать жалобы и господу
богу. Патологоанатом прочно удерживал позиции в морге, он пережил здесь всех,
включая уборщицу и заведующего — третьего за последние полтора года.
— Нам пора. — Следователь еще раз сверился с
листком протокола и посмотрел на Настю:
— Нам пора, Настасья Кирилловна.
Симментальская корова в черной юбке даже возразить не
посмела. И покорно поплелась за следователем.
…Патологоанатом нагнал их у самого выхода и бесцеремонно
ухватил Настю за руку.
— Простите, пожалуйста… Вы не страдаете аллергией?
— Да… — Настя удивленно подняла выгоревшие
брови. — Откуда вы узнали? На крыжовник…
* * *
…Записная книжка, портмоне со смехотворной суммой в
тринадцать рублей сорок шесть копеек и ключи — вот и все, что досталось ей в
наследство от Кирюши. Плюс листок с описью — чтобы не заблудиться в квартире
брата на первых порах.
— Он не оставил никакой записки? — вежливо
спросила Настя у следователя.
— Записки?
— Когда кончают с собой, то обычно оставляют
записки. — Господи, неужели это говорит она, и к тому же таким казенным и
безразличным голосом? — Вы следователь, вы должны знать. “В моей смерти
прошу никого не винить…” Или что-нибудь в этом роде…
— Нет. Никаких записок не было.
— Я знаю Кирюшу. Он просто не мог покончить с собой.
— Вы не видели его несколько лет.
— Это ничего не меняет. Я никогда не поверю, что мой
брат…
— Дело закрыто. И поверить вам придется.
Настя перевела дух. Дело закрыто, и бессмысленно что-то
доказывать этому человеку. Человеку из Большого Города. А Кирюша был Человеком
из Маленького Городка. В маленьких городках совсем другие отношения со смертью.
Гораздо более почтительные. Никто не станет ломиться к ней без спроса.
— Вы говорили что-то о его знакомой… Которая позвонила
в милицию. Я могу поговорить с ней?
Следователь скептически осмотрел Настю с головы до ног: к
черной, уже намозолившей глаза юбке был пристегнут такой же черный мешковатый
свитер. Поношенная куртка из кожзама и темный платок дополняли картину. Вряд ли
подружка самоубийцы захочет встречаться с его сестрой, хотя и она тоже была в
черном. Но это был совсем другой черный цвет.
Стильный черный.
Подружка самоубийцы пользовала духи “Magie Noire”
<“Черная магия”> и подкрашивала губы радикальной помадой “Das Schwarze
Perle” <“Черная жемчужина”>. Подружка самоубийцы была с ног до головы
увешана шайтанским агатом, косящим под черный опал (продвинутые кольца без
оправы для камня и такие же продвинутые кулоны). Подружка самоубийцы
отрекомендовалась идиотским и явно где-то украденным именем “Мицуко”, сразу же
попросилась в “дабл” (он же сортир при ближайшем рассмотрении). А потом всю
дорогу донимала следователя ею же самой изобретенной присказкой “o'key-dokey”.
И даже не всплакнула над бездыханным телом любовничка.
— …Я могу поговорить с ней? — Настя снова
напомнила следователю о своем существовании.
— Не думаю, что это прояснит ситуацию… Но если хотите…
— Как с ней связаться?
"Возле урны с прахом и свяжешься”, — хотел было
сказать следователь — как раз в духе патологоанатома, — но вовремя
сдержался, сердобольный придурок. Впрочем, в Управлении его так и называли —
“Забелин — сердобольный придурок”.
Кроме портмоне, записной книжки и ключей от квартиры, Настя
получила еще и сопровождающего — стажера с сомнительной фамилией Пацюк.
Управленческие шутники отрывались на Пацюке по самые гланды, они преуспели в
интерпретациях: за месяц Пацюк побывал и “Поциком” (с ударением на
ехидно-непристойном “О”), и “Поссюком”, и “Писюком”, — пока секретарша
районного прокурора Оксана, имеющая кровных родственников где-то под
Тернополем, не сообщила, что “Пацюк” переводится с хохлацкого как “крыса”.
Тут-то и начался очередной виток пацюковских мучений. Ладно
бы только крыса, это еще можно пережить, так ведь еще и хохол!..
Но Пацюк плевать хотел на все эти хихоньки-хахоньки и
глубокомысленные замечания в курилке о пользе украинского сала для молодого
растущего организма. Напротив, он собирался пустить в Управлении корни и со
временем занять в нем видное место. И уже не сходя с этого места, заняться
протухшими “глухарями”, коих в Управлении набрался не один десяток. Кроме того,
Пацюк читал по ночам “Практическую психологию” и изысканные малостраничные
японские детективы. И был уверен, что нераскрываемых преступлений не
существует.
Именно Пацюка, этого недобитого адепта Эдогавы Рампо
<Эдогава Рампо (1894 — 1965) — японский писатель, автор детективов>, и
пристегнули к Забелину. И к забелинским делам, где, кроме серьезного двойного
убийства на Наличной, полусерьезного несчастного случая с крупным бизнесменом,
выпавшим из окна, и совсем уж несерьезной коммунальной поножовщины на
набережной Макарова, а также прочей бескровной шелухи, значилось еще и
самоубийство К. К. Лангера.
