— Ничего…
— А выглядишь неважно. Из рук вон.
— Правда? — Конечно же, он совсем не ожидал
увидеть Забелина и потому страшно смутился.
Нет, “смутился” было не совсем точным словом. И дешевенькое,
как паленая водка, словосочетание “впал в ступор” не подходило.
Пацюк испугался.
Испугался, именно так.
Хотя чего пугаться, если в девять вечера тебя навещает
коллега по работе? Девять вечера — не четыре утра. Наоборот, радоваться надо —
лежал в постылой койке, позабыт-позаброшен, а тут к тебе старший товарищ. Да не
один, а с гостинчиком.
— А я тебе кетотифен принес, — сказал Забелин
Пацюку. — И пива. “Калинкин”. Ноль тридцать три.
— Не понял…
— Очень хорошее средство от сенной лихорадки. У тебя
ведь сенная лихорадка, да?
— А… То есть… Да.
Врать Пацюк не умел. Разлетающиеся волосы, разлетающиеся
ноздри и моментально покрасневшие мочки ушей выдали его с головой.
— Я войду? — спросил Забелин и, не дожидаясь
ответа, навалился на Пацюка плечом. А потом, оттеснив его в глубь коридора, сам
захлопнул дверь. Или мышеловку?
Вот только для кого мышеловку и чей хвост защемит быстрее?
Его собственный, на конце которого двадцать два года службы, три почетные
грамоты и нагрудный знак “За безупречную…”? Или пацюковский — молоко на губах
не обсохло, дипломник тоненький, всего-то младший юрист… Если исходить из
фамилии — то именно его крысиный хвост и должен пострадать. Впрочем, Забелин
никогда не вдавался в особенности хохлацкого национального перевода, он никогда
не называл Пацюка ни “Поциком”, ни “Писюком”, ни “Поссюком”.
Даже про себя.
Но теперь это было неважно, потому что в нос Забелину ударил
тяжелый аромат “Magie Noire”. Нельзя сказать, что Забелин не предполагал нечто
подобное. Но к такому концентрированному, такому удушающему запаху мертвой
любви он был не готов.
И когда только они успели поладить?
Или она решила поиграть с ним, как с подросшим щенком?
Одного ее кольца (со скромным бриллиантиком в скромной оправке в стиле “ornato”
<Витиеватый (ит.)>, рыночная цена восемь тысяч долларов)… одного ее
кольца, брошенного в банку с остатками консервированной кукурузы, было бы достаточно,
чтобы купить с потрохами и Пацюка, и его неказистую квартиренку, и даже его
сенную лихорадку, чтоб ей пусто было!
Или у нее были другие — далеко идущие цели? Уложить в койку
и — вместе с загустевшей от страсти спермой — выдоить из него какие-то
сведения? Такой красотке, как покойная Елена Алексеева-ибн-Мицуко, это стоило
бы всего лишь пары-тройки мышечных сокращений. Пары-тройки “производственных
фрикций”, как сказала бы бывшая супружница Забелина, записная нимфоманка.
Вот только — почему именно Пацюк? Никаких серьезных дел на
нем не висит, о существовании Майского и его особняка он узнал одновременно со
всеми остальными, да и над самой Мицуко ничего не капало — во всяком случае, до
последнего времени. Во всяком случае, по тем сведениям, которыми располагает
сам Забелин.
А может, что-то от него ускользнуло?
Ведь не придавал же он значения ни воспаленным глазам Пацюка
в последние пару недель, ни бесцветному, как слежавшийся куриный помет, лицу,
ни выраженьицу “o'key-dokey”, который стажер стал употреблять в последнее время
к месту и не к месту. А благородная сенная лихорадка, которой он так низменно
прикрылся? А его сегодняшний визит в морг?.. Добродушный Федор Игнатьевич
Крянгэ застал Пацюка в опасной близости от тела Мицуко… И неизвестно, сколько стажер
проторчал у этого тела, прежде чем его спугнули.
Визит в морг был понятен. Преступника всегда тянет на место
преступления. А если до такового не дотянуться — то к близлежащему, им же
организованному трупу.
Забелин споткнулся о стоящие посреди коридора ботинки и
выругался про себя.
Вот ты все и сказал, вот ты и назвал вещи своими именами.
Преступник.
Пацюк — преступник.
Неважно, что подтолкнуло его к этому. Важно, что множество
самых разных улик зафлажковало Пацюка, обложило как бешеного пса.
Вот именно — как бешеного.
Как ненормального. Как сумасшедшего. Офонаревший от чувств
стажер точно вписался в схему, придуманную покойным Андреем Ивановичем Манским:
“спрыгнул с мозгов — убил — и сам убился”. Первые два пункта были полностью
соблюдены Пацюком. Теперь дело было за третьим.
То, что Пацюка втянуло в воронку, в которой уже сгинули
родственники Елены-Мицуко, Забелин понял во время обыска на ее квартире. А
сегодняшний разговор с Крянгэ и экспертная зеленая папочка только утвердили
следователя в его худших предположениях.
Даже если Пацюк влип с Мицуко случайно, поддавшись
настоятельным и беспокойным требованиям собственной мошонки, это не отменяет
схемы.
И он, Забелин, здесь не только для того, чтобы выяснить все
до конца, но и предотвратить последний, совершенно безнадежный пункт этой
схемы.
— …Это неожиданно… Я не ждал, Даниил Константинович… У
меня не убрано… Болею, — промямлил Егор, переминаясь с ноги на ногу у
распахнутой двери, ведущей в единственную комнату. — Может быть, на кухню
пройдем?
— Может, и пройдем, — с готовностью согласился
Забелин. — Отчего же не пройти?
И самым бесцеремонным образом ощупал глазами ничем не
защищенное пространство комнаты.
Ему хватило и нескольких секунд, чтобы понять все.
Роковая Мицуко бывала здесь неоднократно. Настолько часто,
что успела пометить территорию. На разворошенной пацюковской кровати валялся
распяленный халат-кимоно ( а в чем еще прикажете ходить женщине, спутавшей
Южно-Сахалинск с префектурой Осака?); на кресле рядом с кроватью — груда самого
вызывающего женского белья. Из разряда тех самых провокационных тряпок, по
которым сходила с ума бывшая забелинская супружница, записная нимфоманка.
И кассеты.
Мать их, видеокассеты, лежащие на подушке.
Забелин сфокусировал зрение, хотя и без наведения фокуса все
было понятно. Тщедушные ребра кассет были украшены отпечатками губной помады.
Черной и пепельной.
Пепельную помаду Забелин видел первый раз, а вот черная была
ему хорошо знакома. Именно помеченным этой помадой прелестным ртом Мицуко
извергала прелестные глупости. “Да, я прекрасно знаю Кирилла… Самоубийство?..
Говорите, он повесился на собственном ремне? фи, как это неэстетично… Вы
позволите мне отлучиться в дабл, мой дорогой?” …
Все не прибранные вовремя улики вертелись вокруг кровати
стажера, вокруг этого импровизированного алтаря с порнографическим оттенком.
Подобные алтари создаются для того, чтобы снова и снова насиловать уже
изнасилованных мертвых богов.
