Вот и сейчас она неожиданно пробудилась. С добрым утром!
Забелин принялся шарить глазами по полке, надеясь
обнаружить, что именно заставило интуицию выйти из спячки.
Стаканчик с двумя щетками, крем для бритья “ДИМА” (уж не со
времен ли “примкнувшего к ним Шепилова” он здесь лежит?), зубная паста
“Аквафрэш” (а “Поморином” слабо?), “Magie Noire”, бритва, помада “Das Schwarze
Per-1е”, шампунь, коробка с палочками для ушей… Коробка с палочками для ушей,
шампунь, помада “Das Schwarze Per-1е”, бритва, “Magie Noire”… “Magie Noire”,
бритва…
Бритва.
Опасная бритва, как улитка, свернувшаяся в темно-янтарной
ручке.
Что говорил ему Крянгэ о так и не найденном орудии
преступления? Это не нож, лезвие ножа не смогло бы оставить такой идеально
тонкий порез. Это не тесак и не топор. Скорее всего — хирургический скальпель.
Или бритва, от себя добавил Забелин и протянул руку к
янтарю.
Лезвие бритвы, выскочившее из янтарной ручки, угрожающе
блеснуло. Да что там, оно ослепило Забелина идеально наточенным краем.
Наверняка он натачивает ее на ремне, старинный дедовский способ. Потом бреет
подбородок, а потом полосует горло любовницы. На бритве не было никаких следов
жертвенной крови, она сверкала белозубой улыбкой, как звезда сороковых Марика Рокк…
Еще бы, отличная сталь, скорее всего — немецкая…
С величайшими предосторожностями Забелин сложил бритву и
сунул себе в левый карман. В правом лежал “макаров”, и теперь карманы
уравнялись.
Вооружившись этими противовесами, Забелин откинул крючок и
толкнул дверь. И едва не сбил с ног Пацюка. Тот стоял перед Забелиным в
красной, не первой свежести рубахе в крупную клетку и спортивных штанах. Худой
и несчастный, с запавшими щеками, запавшими глазами и запавшим ртом, похожий на
фоторобот всех серийных убийц сразу.
— Что-то вы долго, шеф, — сказал он, тщетно
пытаясь заглянуть в ванную, из которой только что вышел Забелин.
Как будто это что-то могло изменить.
— Кровь носом пошла, — соврал Забелин. — У
меня бывает иногда… А я, хоть и старый черт, до сих пор этого боюсь. А ты?
— Нет. Не боюсь.
— Не сомневаюсь.
— В каком смысле? — насторожился Пацюк.
В самом прямом, парень. Да и чего тебе бояться крови, если
ты ее тазами с места на место таскаешь. Да еще по моргам бегаешь. Но ничего
подобного Забелин вслух не произнес. Наоборот, осклабился в приветливой улыбке.
— Тебе привет от Крянгэ. Просил передать, что про
сотенную помнит.
Кровь прилила к щекам Пацюка, и это тоже не укрылось от
Забелина. Явно смутился, покраснел — интересно, почему? Потому что стыдно
деньги не возвращать? Или потому, что Крянгэ застукал его в морге?
— Я тоже помню. — Пацюк посторонился, пропуская
Забелина в кухню. Но тот даже не подумал пройти. Поворачиваться спиной к типу,
у которого и на уме, и в кулаках, спрятанных в карманы, неизвестно что… Это
извините!..
— Сначала ты. На правах, так сказать, хозяина…Кухня
была самой обыкновенной. Холодильник у окна, стол у стены, несколько навесных
шкафчиков, несколько давно вышедших из моды чеканок: “Девушка и лань”, “Девушка
и березка”, “Девушка и лунный свет”. В окружении одинаковых, как патроны к
“АКМ”, девушек можно было немного расслабиться. Слава богу, хоть здесь нет
никакого намека на присутствие покойной. Однако будь его, забелинская, воля, он
присовокупил бы к трем чеканкам еще две: “Девушка и таз с кровью”, “Девушка и
опасная бритва”. И снабдил бы их соответствующим артикулом.
Сам же Пацюк опасным не выглядел. Во всяком случае, пока
разливал по чашкам странную жидкость наглого, ярко-рубинового цвета.
— Это что такое? — удивился Забелин.
— Каркадэ, — пояснил Пацюк. — Цветочный чай.
Очень полезный. Вам сколько сахару?
— Три. Нет, четыре.
Забелину предстоял серьезный разговор, который мог кончиться
чем угодно. А перед “чем угодно” никогда не помешает накачаться дармовой
глюкозкой.
Пока Пацюк заправлял забелинский чай сахаром, следователь
крутил головой, изучая возможное поле боя. В кухне не особенно развернешься и
состязания по вольной борьбе не проведешь — слишком тесно. Так что,
вооружившись пистолетом и спрятав бритву, он до некоторой степени себя обезопасил.
Никаких ножей в обозримом пространстве, никаких утюгов, паяльников,
напильников, штопоров; никаких подсвечников и канделябров. И отбившихся от рук
пестиков для картофельного пюре.
Можно приступать.
Забелин отхлебнул широко разрекламированный Пацюком каркадэ
(оказавшийся на поверку самым обыкновенным компотом, в котором плавали
скукоженные тельца каких-то цветов) и ласково, по-отечески, улыбнулся:
— Да, брат… Лицо у тебя не того. Не внушает оптимизма…
— Вы уже говорили об этом, — напомнил Пацюк.
— Что-то припоминаю. Часто тебя так накрывает?
И снова мочки пацюковских ушей вспыхнули, а на глаза
навернулись слезы. Забелин сильно подозревал, что — крокодиловы.
— Не часто, — выдавил из себя Пацюк. — Редко.
Никогда такого не было.
— Я сенную лихорадку имею в виду, — уточнил
Забелин.
— Я тоже. — Лихорадочный румянец переместился с
мочек на щеки.
— А ты что подумал? — продолжал донимать Пацюка
следователь.
— Про сенную лихорадку… подумал.
— Тебе отлежаться надо. А не по моргам шастать. Кстати,
ты что там делал?
Пацюк открыл было рот, снова закрыл его и ничего не сказал.
Только волосы у него зашевелились. Именно зашевелились, издавая какое-то
странное, едва уловимое ухом шипение. Забелин завороженно наблюдал за каплей
слюны, приклеившейся к уголку пацюковского рта. Наверняка почище серной кислоты
будет. Сейчас сорвется и упадет. И тогда прости-прощай чистенький пластмассовый
столик. Прожжет до основания.
Но до порчи мебели дело не дошло. Пацюк слизнул слюну,
судорожно дернул кадыком и спросил, глядя прямо в глаза Забелину:
— Вы зачем пришли?
— Кетотифен принес. И пиво, — Забелин достал из
кармана плаща, который так и не снял, упаковку таблеток и маленькую бутылку.
— И все?
— Не все. Еще вот это.
Торжественный момент явления народу бывшей Главной Улики
наступил. Забелин отогнул рукав и легко сдернул с запястья часы “Командирские”.
С трогательной гравировкой на внутренней стороне: “Егору от папы”. Но
передавать часы по назначению Забелин не спешил. Он повертел механизм в руках,
поднес к уху и даже потряс им в воздухе.
Прямо перед носом Патока.
— Твои? И надпись имеется: “Егору от папы”.
— Мои. — Как ни странно, Пацюк не выказал никаких
признаков беспокойства. — А я-то думал, что наконец от них избавился.
