Бог мой, он еще в состоянии говорить!.. Подгоняемая воплями
Быкова, Настя заметалась по комнате и спустя несколько секунд нашла то, что
искала: широкую кисть с деревянной ручкой. Это должно подойти…
— Я нашла… Не волнуйтесь.
Голова Быкова все еще лежала на подушке. Настя близко
придвинулась к нему и с ужасом поняла, мто никакой палки не понадобится. Рот
Быкова был широко раскрыт, он как будто замер в ожидании нового приступа боли.
А белые шелковые розы? Ведь они еще несколько секунд назад
были белыми — когда же они успели поменять цвет? Замерев, Настя наблюдала, как
они медленно окрашиваются рубиновым — из ушей Быкова сочилась тонкая струйка
крови.
Нет, на эпилепсию это не похоже.
— Вам легче? — спросила Настя.
Но распяленный рот Быкова молчал. Настя осторожно обтерла
кровь вокруг ушной раковины концом веселенькой рыжей драпировки.
— Вам легче? — снова повторила она.
— Не могу… Я больше не могу, — прохрипел
Быков. — Вытащите это у меня из головы…
— Что — “это”?
— Вытащите, вытащите, вытащите…
— Я принесу воды…
— Вытащите это у меня из головы! — Передохнув секунду,
он снова начал вопить. — К черту воду! Спасите меня…
— Я вызываю “Скорую”. Где у вас телефон?
Быков ничего не ответил. Не успел ответить. Его снова
подбросило от страшной боли. Все Настины усилия оказались напрасными — кровь
хлынула из ушей с новой силой. А узкие рысьи глаза побелели и округлились:
теперь Настя видела даже красные прожилки в уголках век.
— О-о-о!.. — теперь он кричал в голос.
Всего лишь раз в жизни Настя слышала такой исполненный
предсмертной страсти крик — когда их пес Машук сорвался со скалы и сломал
позвоночник. Он прожил после падения всего несколько минут, но минуты эти были
взорваны и искорежены страшным, пугающим воем, от которого стыла кровь и
леденело сердце.
И вот теперь — за тысячи километров от дома, и не собака со
сломанным позвоночником, а человек с разорванными барабанными перепонками.
— Нет… Нет… Умоляю, нет…
В какой-то момент Быков даже попытался встать. Но и это ему
не удалось. Настя попыталась поддержать его, но он отбросил девушку, как
сдувшегося резинового утенка. Встав на четвереньки и мотая головой, он пополз к
выходу. И тоненькая струйка потянулась за ним — кровь будто не хотела
расставаться со своим хозяином.
— Где у вас телефон? — снова закричала Настя.
— Все в порядке… Мне лучше…
всевпорядкевсевпорядсовсевпорядке, — безостановочно лепетал Быков. —
Мнелучшемнелучшемнелучше…
Сеанс самовнушения закончился так же внезапно, как и
начался: коротко взвыв, он повалился на бок, прямо на стеклянную Мицуко.
Хрупкое стекло разлетелось на части, тоненькие галогеновые трубочки взорвались
— и Мицуко перестала существовать.
Быков лежал затылком к Насте: мокрым от страха и боли
затылком. Ей даже показалось, что он не дышит. Она не помнила, как подошла к
нему, как упала на колени и как перевернула тяжелое тело на спину. Острый нос
дизайнера заострился еще больше и… на безупречных до того висках пробился ледок
седины… Но ведь его не было еще десять минут назад, Настя могла бы подтвердить
это под присягой!
— Дмитрий! — позвала она. — Дмитрий, вы живы?
Он был жив. Слава богу, он был жив! Губы Быкова
раздвинулись, обнажив идеально ровную полоску зубов, а на щеки возвращался
румянец. Но теперь это не был торжествующий румянец римского патриция, нет. Это
было личное клеймо человека, получившего отсрочку от смерти.
Совсем недолгую отсрочку, Настя это видела.
— Налейте мне чего-нибудь… — Голос Быкова звучал как из
бочки. — Налейте… Когда-нибудь я этого не переживу.
Руки у Насти все еще дрожали, и потому первый бокал она
разбила, а второй перелила: тягучие капли “Мукузани” упали на ковер, и без того
безнадежно испорченный кровью Быкова.
— Что же вы копаетесь? — прикрикнул он. —
Бросьте эти наперстки. И тащите сюда всю бутылку, сомелье!..
Настя повиновалась.
Быков отлип от бутылки только тогда, когда она была полностью
опустошена. На это у него ушло добрых пять минут, и все это время Настя как
зачарованная наблюдала, как движется плюшевое безволосое горло дизайнера.
Отбросив бутылку в сторону, Быков мрачно уставился на
осколки лампы.
— Вам лучше? — робко спросила Настя.
— Три месяца работы псу под хвост. — Он скрипнул
зубами. — Три месяца, и к тому же эту вещь у меня уже купили. Две тысячи
долларов…
Осколки двух тысяч долларов лежали на полу — бесполезные,
никому не нужные, запачканные кровью. Быков поднял небольшое стеклышко, которое
еще совсем недавно было губами Мицуко, и сплюнул в него. Слюна была розовой от
крови.
— Давайте вызовем “Скорую”, — в который раз
предложила Настя.
— Не нужно никакой “Скорой”.
— Как часто у вас бывают… такие приступы?
— Не знаю. — Он явно не был расположен говорить на
эту тему. — Может быть, четвертый или пятый раз. Как будто что-то внутри
взрывается. Как будто кто-то сидит там, внутри. И тыкает во что ни попадя
раскаленной иглой. И боль адская.
— А что говорят врачи?
— Вы думаете, я пойду с этим к врачам?
— Я бы на вашем месте пошла…
— Не хотел бы я, чтобы вы оказались на моем
месте, — совершенно искренне сказал Быков.
— А если это что-то серьезное?
— Опухоль мозга, вы хотите сказать? Это не входит в мои
планы.
Это действительно не входило в его планы — планы римского
патриция, который хватал куски жизни прямо с жаровни и вовсе не собирался
отказываться от своих дурных привычек.
— А кровь? Почему идет кровь?
— Спросите у моей жены, — изрек Быков после
непродолжительного молчания.
— А при чем здесь ваша жена?
— Это наверняка ее рук дело. В прошлом году таскалась
на Гаити. Якобы по турпутевке, погреть старые кости в Карибском море. Но я-то
знаю, что она там делала. Не свои кости грела, а мои перемывала. Брала уроки у
какого-нибудь полоумного колдуна вуду. А теперь сидит у себя в келье и тычет
иголки мне в темя.
— В каком смысле — тычет?
— В самом прямом. Вы разве не знаете, как это делается?
Состряпала из воска мою фигурку, нарядила ее в тряпицы и теперь таким вот
образом развлекается…
Настя поежилась. Она хорошо понимала Быкова. Жена Малхаза
цхалтубского — Кетеван в свой первый приезд в Вознесенское так невзлюбила
Настю, что насовала иголок в ее любимую пуховую подушку, оставшуюся от мамы.
Как же она мучилась головными болями!.. А иголки были торжественно извлечены
уже после того, как Настя родила Илико. Только появление на свет маленького
грузина примирило неистовую Кетеван с русской родственницей.
