— Валяйте.
Марина проворно разлила коньяк по низким бокалам и почти
насильно всучила один Пацюку.
— Сегодня удачный день, Егор! Чрезвычайно удачный! И я
хочу за это выпить. Прозит, юноша!
Она лихо чокнулась с оторопевшим Пацюком и так же лихо влила
в себя темно-янтарную жидкость. Егор, все еще не понимая причин столь бурной
радости и совершенно сбитый с толку, последовал ее примеру.
— А теперь расскажите мне, как это произошло? Я хочу
знать подробности.
— Какие подробности?
— Подробности ее смерти, разумеется!
— Вы знали ее? Знали Мицуко?
— Имела несчастье. — Марина кровожадно
рассмеялась. — Мицуко, надо же! Подобрала себе имечко! Такое же идиотское,
как и сама! Мицуко, держи карман шире! Наверняка какая-нибудь Клава или Марфа.
Или, не дай-то господи, Нюся из Жмеринки!
— Ее звали Елена Алексеева, — вступился за Мицуко
Пацюк.
— Не все ли равно? Жалкая выскочка. Вообразила о себе
невесть что! Ни вкуса, ни темперамента, ни ума — одна только доморощенная
провинциальная наглость. К сожалению, иногда это действует… на отдельных
извращенцев.
Жрица говорила с такой страстью, с такой внутренней
убежденностью, что Пацюк взмок от пота: как будто его, одного из ярких
представителей когорты извращенцев, застали за любовными утехами с молодняком
зоопарка.
— Так как же все это произошло? На нее свалился кирпич?
Или ее раздавило асфальтоукладочным катком? Или поезд не сбросил скорость на
переезде? А может, какой-нибудь бедняга не выдержал и перерезал ей горло?
Пацюк вздрогнул. О чем говорит эта женщина?!
— Ага! — Похоже, он попался, и Марина сразу же
уличила его в этом. — Уже тепло! Речь идет об умышленном убийстве, не так
ли?
— Да. — Черт возьми, почему он идет на поводу у
этой сумасшедшей? — Речь идет об умышленном убийстве.
— Так я и знала. Эта мерзавка никогда бы своей смертью
не умерла!
Марина больше не предлагала Пацюку коньяк. Она пила свой
обожаемый “Реми Мартен” сама. И быстро хмелела — но не от спиртного, нет, а от
ни с чем не сравнимого, сладостного, острого чувства торжества.
— Ну что же вы молчите, Егор? Я жду деталей!
Почему он не встанет и не выплеснет содержимое бутылки в
лицо этой злобной фурии? Почему он до сих пор сидит здесь? В то время как у его
беспомощного мертвого ангела отрывают крылья?
— Вы не очень-то ее жалуете, — мрачно сказал Егор.
— Это мягко сказано. Я ее ненавижу. Так же как и еще
некоторых засранцев. Например… — Но примера не последовало. Марина сдержалась и
не стала вытаскивать список смертельных врагов из лифчика.
— Значит, в субботу вечером она не заходила к вам?
— Попробовала бы она зайти!
— И вы не видели ее.
— Нет. Хотя… Если честно, сейчас бы я на нее взглянула.
И даже сфотографировала бы ее на память. Как вы думаете, это не запрещено?
— Не знаю…
Марина допила коньяк и с силой швырнула бокал об пол.
Хрупкое стекло разлетелось на сотни таких же хрупких брызг.
— К счастью. — От полноты чувств она потрепала
Егора по щеке. — Посуда бьется к счастью, дружок! Что ж, кое-кому не
довелось дожить до геронтологического центра! Ура! Да здравствует спокойная
старость! А я иду готовить кофе!
Она выпорхнула из кабинета, оставив Пацюка в тягостном
раздумье.
Сумасшедшая! Она просто сумасшедшая. Или демоница,
призванная сокращать поголовье серафимов и херувимов на Земле. Безусловно,
Марина знала Мицуко, а Мицуко — Марину: только совершенная красота способна
вызвать такую совершенную дистиллированную ненависть. Ненависть без примесей,
без жалких вкраплений сострадания…
Но не похоже, чтобы Мицуко стремилась именно сюда, в этот
стеклянный рай. Страх и ненависть слишком разные, почти полярные чувства, хотя
они и могут быть вызваны сходными причинами. Но если Мицуко чего-то боялась —
значит, ей нужна была защита. Она и ехала за защитой, она хотела успеть
вовремя. А получила ножом по горлу.
Пацюк встал и прошелся по кабинету.
Ничего особенного, кабинет — каких тысячи. Он сам успел
пересидеть в нескольких, заполняя протоколы обысков. Зрелище — забавнее не
придумаешь. Как, право, смешно иногда выглядят самые обыкновенные вещи, когда
их застаешь врасплох! При обыске они вдруг становятся похожими на застигнутых
на месте интимного преступления любовников. И почти всегда хранят какую-то не
совсем приличную тайну. Впрочем, точно так же, как и люди…
Воровато оглянувшись на дверь, Пацюк выдвинул ящики
письменного стола. В верхнем не было ничего особенного — так, офисные радости:
от амбарных книг до скрепок. Зато в нижнем!.. На самом дне небрежно валялись
какие-то странные фигурки. Пацюк вытащил одну из фигурок и поднес к лицу. Черт
возьми, да это кукла, надо же, какая гадость! — затвердевший воск, подобие
одежды, кончики обуглившихся спичек вместо глаз. Да к тому же подушечка с
иголками! И не просто с иголками, а с сапожными иглами.
Уж не отделение ли “Актер и режиссер кукольного театра”
заканчивала Марина?
Пацюк повертел жалкий комок воска в руках и решил, что —
нет. Уж слишком непрезентабельны были поделки, ничего общего с хрустальным
совершенством основной экспозиции…
Шорох за дверью заставил Пацюка бросить фигурку обратно в
ящик и отпрыгнуть от стола.
Когда в кабинет вплыла Марина с кофе, он уже чинно сидел на
диване.
— Не скучали? — спросила Марина.
— Что вы!
— Кофе готов. Прошу. Вам с сахаром или без?
— С сахаром.
— Все мужчины обожают сахар. Мой подл… — Марина
неожиданно помрачнела. — Кое-кто так и называет возлюбленных: “Мой сахарок”.
А вы как называете свою девушку?
— Ангел, — секунду подумав, ответил Пацюк.
— Тоже неплохо. Но “мой сахарок” звучит гораздо
интимнее. А ангелы принадлежат всем. Вы не находите?
— Нахожу.
Пацюк действительно находил, что Марина неглупа и даже в какой-то
мере философична. Ангелы принадлежат всем, тут она права. Это национальное
достояние.
— Значит, вы знали девушку, — в который раз
безуспешно начал Пацюк, отхлебывая кофе.
— Шапочное знакомство, поверьте. — Марина
скрипнула зубами. — Если бы она не заявилась сюда в один из понедельников…
Дожидалась открытия этой своей конторы, видите ли… Я была бы избавлена от этого
знакомства. Равно как и…
Она не договорила.
— Если вы хотите узнать о ней побольше, я могу
порекомендовать вам одного человека. Он очень, очень близко с ней знаком.
