– Моя бабушка говорит, что нормальных детей приносит аист, а подкидышей находят в гнилой капусте! – заявила Лариска. – Раз у тебя нет родителей, значит – ты подкидыш!
Класс молчал, ожидая развития событий. И тут к ним подошел толстый Димка Петряков и молча ударил Лариску по голове портфелем. Портфель был тяжелый – кроме тетрадей и учебников, там лежала еще физкультурная форма и четыре булочки, которые Димка ел на уроках. Лариска села на пол и заорала, и вбежавшая учительница потащила ее в медпункт.
Наутро в школу вместо Лариски явилась ее мамаша, сообщила, что у ее дочери подозрение на сотрясение мозга, и устроила жуткий скандал. Всех вызвали в кабинет директора – и ее, и Димку, и учительницу, и даже медсестру, которая, по словам мамаши, проявила преступную халатность и не определила, что ребенок тяжело пострадал. Директриса орала, как пожарная сирена, медсестра только пожимала плечами. Она, как обычно, отмалчивалась. Димка же Петряков сказал, что никакого сотрясения у Лариски быть никак не может, потому что она полная дура и сотрясать у нее нечего. Услышав такое от девятилетнего ребенка, взрослые онемели, даже директриса замолчала.
Но все же вызвала в школу дядю Геру. Тот вернулся страшно злой и орал вечером на тетку, чтобы прекратила разводить нищету и немедленно отказалась от бесплатных завтраков и еще от чего-то там, что полагается сироте, и что он достаточно зарабатывает, чтобы девочку прокормить и одеть, а милостыни от государства им не надо.
Она слушала крики за стенкой и думала, как однажды в дверь позвонит мама и заберет ее отсюда, они поедут на поезде далеко-далеко, к теплому ласковому морю, где желтый песок и белые яхты плывут по синей глади, где много солнца и разноцветных ракушек. Она будет убегать от волн, неторопливо накатывающих на берег, а мама будет смотреть на нее издали и улыбаться.
Тетя Лера и дядя Гера никогда не ездили к морю, они проводили отпуск на даче. Тетка выращивала огурцы и картошку, а дядя Гера – георгины. Осенью вдоль всех дорожек расцветали огромные алые шары, отчего-то дядя предпочитал всего один сорт.
Годам к четырнадцати она ясно поняла, что мама умерла. Не может человек отсутствовать так долго. Куда можно уехать почти на десять лет? В другую, далекую страну? Тогда отчего мама не присылает о себе никакой весточки?
Она стала нервной и вспыльчивой, грубила тетке и учителям. Ребята теперь сторонились ее, потому что она задиралась по любому пустяку и говорила всем гадости. Терпел ее выкрутасы только Димка Петряков. После того случая в третьем классе он пытался с ней подружиться. Он угощал ее булочками и конфетами на переменах, он давал ей читать книжки про Хоббита и Гарри Поттера, он пытался носить ее портфель и приглашал домой, чтобы поиграть на компьютере. Булочки она с негодованием отвергала, книжки брала и возвращала обратно молча, портфель не отдавала и смотрела с удивлением, домой к Димке не ходила. Все же чуть-чуть она отличала его от других одноклассников – иногда кивнет при встрече, иногда расчешет Димке вечно растрепанные волосы.
Но в последние годы она сама стала неопрятной, ходила с немытыми волосами, в драных джинсах и стоптанных ботинках, на все насмешки и замечания только огрызалась.
Однажды, когда они крепко поругались с тетей Лерой из-за неубранной ее комнаты и брошенной как попало несвежей одежды, она крикнула в запале, что не просила брать ее в семью, что после смерти матери они могли сдать ее в детский дом или в интернат и не пришлось бы тогда тратиться на ее содержание.
Тетка посмотрела на нее с непонятным выражением.
– Твоя мать жива, – сказала она.
– И где же она, где? – издевательски рассмеялась она. – Бросьте меня обманывать, я уже большая девочка!
Тетка помолчала, что-то обдумывая про себя, потом решилась:
– Хорошо, едем к ней!
Они долго ехали куда-то за город, сначала на маршрутке, потом на метро, а потом на рейсовом автобусе. Потом долго шли какими-то пустырями, заросшими лебедой и репейниками, потом вышли к высокому бетонному забору и остановились возле проходной.
«Городская психиатрическая больница № 4» – было написано на табличке.
Из окошечка выглянул мужик с красным носом и заругался на тетю Леру – не вовремя явились, не пущу без пропуска. Тетка протянула ему что-то в кулаке.
Мужик замолчал, как будто его заткнули, как прохудившийся кран, и открыл вертушку.
Они еще шли между больничными корпусами, потом свернули в липовую аллею и открыли дверь старого, обшарпанного здания. Нянька мыла пол в длинном коридоре, с ней повторилась та же история – сначала крик, потом мятая купюра перекочевала из кулака в кулак, и их пропустили. На посту дежурной медсестры все прошло еще быстрее – с купюрой, но без крика.
Тетя Лера привела ее в палату и показала незнакомую худую женщину, сидевшую в инвалидном кресле.
– Это твоя мама, – сказала тетя. – Ты уже большая девочка, ты должна понять. Мама болеет. Это неизлечимо.
Она смотрела на эту чужую женщину и не могла понять, как это возможно. Как этот совершенно посторонний человек с пустыми, равнодушными глазами может быть мамой? Женщина смотрела прямо перед собой, она даже не повернула головы в сторону пришедших. Тусклые, некрасиво отросшие волосы безжизненно свисали на лицо, кожа была бледная, землистого оттенка, как у людей, нечасто бывающих на свежем воздухе.
И вдруг губы незнакомой женщины шевельнулись, и она тихо, почти неслышно запела:
– А у нашего кота были красны ворота… шубка синенька на нем, а мы песенку споем…
– Мама! – крикнула она, падая на колени рядом с креслом, и в груди ее как будто разорвался ком из колючей проволоки. Было больно, казалось, что кровь хлещет из ран, но она ощутила небывалое облегчение.
За много лет она впервые вздохнула глубоко, чего не могла сделать с тех самых пор, когда пятилетним ребенком, вбежав в кухню, увидела распахнутое окно и погасшую газовую горелку.
Отмахнувшись от воспоминаний, она выкатила инвалидное кресло в коридор, прокатила до большого светлого холла. Навстречу им попалась совсем молоденькая девушка, почти девочка, с белыми, коротко остриженными волосами и бессмысленным, пустым взглядом.
При виде этой девушки мама вдруг забеспокоилась, глаза ее заблестели, она протянула вперед тонкие, почти прозрачные руки и проговорила нежным, воркующим голосом:
– Доча… доченька…
Она почувствовала укол в сердце и поскорее выкатила кресло прочь, подальше от этой белобрысой девчонки, которая сумела разбудить в матери какие-то смутные воспоминания, которых сама она разбудить не могла, при всех стараниях.
Тогда, десять лет назад, когда тетя Лера привезла ее к маме, она резко изменилась. Она встрепенулась и ожила, она почувствовала прилив сил, прилив энергии, теперь ей было для кого жить. Она развила бешеную деятельность, не спорила больше с тетей Лерой, соглашалась на любую работу по дому, чтобы выклянчить у тетки какие-то деньги. Деньги нужны были для мамы.
