Надо заметить, что в те времена ни Петренко, ни Варвара еще не служили – а то вряд ли остались бы при погонах. После известия из Калуги в комиссии начался натуральный бенц. Ситуация подогревалась тем, что как раз к тому времени закончились предварительные исследования генетического материала, полученного от биоэнергооператоров. И выяснилось, что абсолютно каждый из них имеет генный дефект – в определенном месте генома. Исследование тянуло на полновесное открытие.
И сразу до чрезвычайности стало интересно: раз уж случилось – каким получится ребенок от двух биоэнергооператоров? Какими способностями он будет обладать? И каким окажется, в свою очередь, его геном?
Но и боязно было: если уж мама и папа могут творить чудеса – что сумеет их дитя? Подходило время родов, и ситуация усугублялась топорной работой куратора из комиссии, да и его начальства. Ни Качалин, ни Ненашева во все времена ухаживаний не признавались друг другу, что они иные. Они тем самым совет комиссии исполняли: ничего хорошего от рассекречивания вы не получите, близкие начнут вас использовать или смотреть, как на ненормальных, или и то и другое вместе. А тут офицер сам навел возлюбленных на мысль расшифроваться.
Ну, поговорили они между собой, все выяснили и решили своими сверхспособностями воспользоваться. А тут еще у Ненашевой начались капризы, характерные для беременных.
Позиция комиссии по части организации родов была строгой: рожать вы, мадам, будете в Москве, в роддоме при ***госпитале. Госпиталь принадлежал одной из спецслужб, родильное отделение там имелось компактное, с хорошо подготовленным персоналом. А в ответ начались причуды: нет, я не хочу, у меня в Калуге хороший врач, у меня здесь мама, кто меня будет там навещать?! Лучший способ спорить с женщиной – выполнить все ее желания. (Так говаривал полковник Петренко.) И, слава богу, в руководстве нашелся тогда умный человек, действующий по этой схеме. Хотите врача своего – пожалуйста, прикомандируем ее к вам из Калуги. Желаете маму? Поместим ее в гостевом домике при больнице. (Правда, забегая вперед, надо сказать, в итоге никому эти решения счастья не принесли, скорей, наоборот.)
А фокусы продолжались: я хочу, как нынче стало принято, чтоб роды принимал мой возлюбленный муж Василий. Но вот тут уж комиссия встала насмерть: двое биоэнергооператоров, да еще в одном помещении, да плюс в условиях чрезвычайного стресса – мало ли что может случиться! Не бывать этому! В итоге уговорили роженицу, что супруг будет рядом, и он первым придет ее поздравить.
И вот ближе к положенному сроку женщину перевезли в Москву, в *** госпиталь, и положили в предродовую палату. В гостевой домик при госпитале приехали ее супруг и мама. Врач из Калуги должна была появиться в последний день. Отделение под предлогом санобработки закрыли. Рожениц разобрали в другие больницы. В родбригаду включили женщину – сотрудницу комиссии. И вот наступило положенное время.
Что конкретно, в какой последовательности и, главное, почему случилось в тот день, так до сих пор и остается загадкой. В распоряжении комиссии есть лишь записи с камер наружного наблюдения, сигнал с которых предусмотрительно передавался в фургон службы наблюдения, припаркованный на территории госпиталя в ста метрах от родильного отделения.
Камера 1. Периметр родблока
В кадр время от времени попадает мужчина. Это Василий Качалин. Он ходит вокруг здания родблока. Из-за закрытых окон раздаются крики роженицы. Крики нарастают, происходят все чаще и становятся все сильнее. Соответственно и Качалин ходит все с большей скоростью. Временами он зажимает уши, не в силах слышать страданий жены, а в какой-то момент воздевает руки к небесам, словно моля о снисхождении. И тут отдаленные крики женщины завершаются, и через несколько секунд слышен новый крик: младенческий. И одновременно с этим криком происходит толчок, камера слегка сотрясается. В родпалате гаснет свет. Мужчина останавливается и удивленно смотрит на окна. Раздается новый вопль новорожденного. И одновременно с ним и как бы в унисон свет гаснет уже во всем здании. Во всех окнах трескаются и вылетают стекла. Папаша мчится к входу. Третий детский ор – и вспыхивает картина, словно внутри родблока разрывается фугас: из окон вылетают снопы огня, здание содрогается и начинает медленно оседать. Качалин падает на крыльце. Грохот становится нестерпимым. Картинка исчезает, сменяется полосами помех.
Камера 2. Родильная палата
У стола с роженицей – несколько человек в белых халатах. Камера установлена так, что крупным планом видно ее лицо. Оно потное и искаженное только что перенесенной мукой. Раздается шлепок и первый захлебывающийся крик новорожденного. На лице матери отпечатывается довольство. Но в этот же момент здание содрогается – так, что одна из женщин-акушерок даже не удерживается на ногах. В родзале гаснет свет. Новый крик – и одновременно с ним в палате словно бы возникает клуб огня. Крик третий – и среди клубов сора и штукатурки видно, как пролетает потолочная балка. Запись обрывается.
Глава третья
Алексей Данилов
Сименс знает мои требования к помещению, где мне приходится работать. Я прошу его подыскивать мини-офисы с отдельным входом. И еще – чтобы непосредственно из моего кабинета имелся запасной выход. Порой моим гостям бывает неловко столкнуться друг с другом в приемной. К примеру, две дамы приходят приворожить одного и того же мужчину. Ну и натурально в вестибюле встречаются, догадываются, в чем дело, и вцепляются друг другу в волосья. Такой фарс (вместо научного и мистического флера) мне совершенно не нужен.
Другое дело, что я, апропо, никакого приворотного зелья не готовлю и колдовства над фотографиями возлюбленных не провожу. Мой приворот начинается с того, что я определяюсь в личности заказчицы – и, отталкиваясь от нее, стараюсь понять: что представляет собой объект ее желания. И в зависимости от результата произвожу с клиенткой мини-тренинг: как вести себя, чтобы заполучить столь желанного Его. На каких струнах играть, какие кнопки нажимать. Ласковый взгляд и поцелуй украдкой – самое мощное в мире приворотное зелье.
Третье мое пожелание к «гастрольному» кабинету – чтобы у него не было врачебного бэкграунда. А то в Брянске пришлось принимать в бывшей частной стоматологии, и меня всю неделю давила накопившаяся в помещении аура боли и страха.
Наша здешняя приемная расположена, как сообщил Сименс, на расстоянии кварталов четырех от гостиницы.
Я после завтрака отправился туда пешком. По утрам в Энске царит такая же спешка и суета, как в Москве, – только гораздо в меньших масштабах. По свежим улицам свежеумытый и невыспавший рабочий люд бежал на службу. Легкий туман висел в воздухе. Из порта кричал буксир.
Я нашел приемную самостоятельно и легко – я пока еще не забыл топонимику и географию родного города. Сименс уже должен быть на месте – набрасывать последние штрихи перед приемом.
Ему помогала временно взятая на подмогу милая рецепционистка по имени Эля. Она трепетала и краснела перед столичным магом. Я, в своем стиле, первым протянул ей руку. Задержал ее теплую длань в своей. Ей уже сказали, что она в порядке исключения сможет попросить в конце моего пребывания бесплатную консультацию – если все, конечно, пройдет хорошо и маг останется доволен. И теперь она лихорадочно думала, что ей у меня выведать: об отношении к ней Виталика из параллельной группы? Или почему так смущается при виде ее Владимир Андреевич? Чтобы сразу произвести на нее впечатление или, скорее, убить ее наповал, я говорю:
