– По факту смерти вашей матери девятого октября тысяча девятьсот девяностого года действительно было возбуждено уголовное дело. И вот заключение, составленное экспертно-криминалистическим центром МВД СССР. – Варвара включила экран, протянула мне компьютер. – Как видите, там совершенно определенно говорится, что падение с обрыва произошло самопроизвольно. На это указывает характер повреждений на трупе, а также поза, в которой он находился. Кроме того, не нашлось никаких следов-отображений возможного преступника в месте, откуда произошло падение… Ваша матушка, Данилов, погибла в результате несчастного случая. Или вы предпочитаете думать, что ваш собственный отец был настолько богат и подл, чтобы убить вашу мать, а потом подкупить не только следователя и судмедэкспертов в Энске, но и экспертов-криминалистов в Москве?
Я смешался и не нашел, что ответить. И в то же время почувствовал сильнейшее облегчение. Освобождение. Как будто грязная муть потоком вылилась из моей души. Значит, все вранье. Мой отец не убивал и не доводил до самоубийства маму. Как хорошо!
– Далее, – продолжала особистка, – я даже удивляюсь, что вы, Данилов, современный, хорошо образованный человек, предпочли верить бабкиным сплетням – и не удосужились проверить ни единого факта. Действительно, в середине восьмидесятых в Энске проживала некая Лилия Личутина, шестьдесят четвертого года рождения, уроженка города Ставрополя. Возможно, она и была любовницей вашего отца. Возможно. Вот, смотрите: приказ о ее приеме на работу в таможню энского морского порта от двадцать второго мая восемьдесят шестого года. Но он не так важен. Важен другой документ – приказ о ее увольнении. Прошу заметить, увольнении-переводе. То есть она должна была немедленно, без потери даже дня, чтобы не прервать стаж, выйти на работу в другом месте. И это место – таможня Ленинградского морского порта. – Она снова продемонстрировала мне планшет. Там был скан отпечатанного на машинке приказа. – Обратите внимание на дату увольнения – двадцать второе августа девяностого года. Почти за полтора месяца до смерти вашей маменьки! А ведь тогда дисциплина, особенно в такой организации, как таможня, была строгая, практически военная. Написано: уволить двадцать второго – значит, двадцать второго. А двадцать третьего положено выйти на новую работу – значит, вышла двадцать третьего. И еще. Вот запись из домовой книги. Гражданка эта, Лилия Личутина, прописана была в Энске в общежитии. Говорят, фактически она проживала сначала с подругой, потом в квартире, что снимал ваш отец. Ладно, пусть. Обычное дело даже тогда. Но вот двадцатого августа девяностого года она из общаги выписалась. А ведь в советские времена человек без прописки – и не человек вовсе. Работать нельзя, в поликлинику нельзя, талоны на сахар, масло и прочую еду не дают, в женской консультации не принимают. Поэтому выписалась двадцатого августа – значит, уехала.
– Мало ли, – вяло запротестовал я, – может, сначала уехала, а потом опять в Энск вернулась в октябре отца навестить.
Но спорить мне не хотелось. Версия, излагаемая Варварой, мне нравилась. Во всяком случае, гораздо больше, чем все остальные гипотезы о гибели моей мамы, что я слышал в Энске.
– Может, Лилия и возвращалась. Но вот вам, Алексей Сергеевич, еще два факта. Ни в октябре девяностого, когда погибла ваша мать, ни, для верности, в сентябре и ноябре в роддомах Энска или в роддоме близлежащего города Суджука никакая женщина по имени Лилия Личутина не рожала. К сожалению, по данному поводу документа у меня нет – вынуждены будете поверить мне на слово. А вот по следующему факту – бумага имеется. – Мне снова был продемонстрирован волшебный планшет. И в нем свидетельство об удочерении девочки, которое произвела семья Климовых. – Обратите внимание: свидетельство подписано двадцать девятым октября. Вы понимаете? Девятого октября погибла ваша мама. В тот же день, как вам пытаются впарить, Лилия Личутина якобы родила девочку. А потом ее, дескать, удочерили. Но никто, особенно в советское время, не успел бы организовать удочерение за столь короткий срок. Двадцать дней. Неслыханно!
Я прервал сотрудницу:
– Зачем вы мне все это рассказываете?
– Ваша судьба нам небезразлична, Данилов.
– Ох, не надо демагогии.
– Хорошо. Тогда можете считать, что я делаю это, чтобы вы не чувствовали себя обязанным.
– Кому и за что?
– Вашей так называемой сестре – которая вам вовсе на поверку не сестра. Вы ведь мальчик совестливый. А ну как решите ей помогать, спасать…
– А ее есть от чего спасать? Не от вас ли?
– Нет. Во всяком случае, никаких акций в отношении ее мы не планируем.
– И вы готовы забыть о покушении на жизнь работников правоохранительных органов? С ее стороны.
– М-м… это будет зависеть от ее поведения. Как и в вашем случае, Данилов. Вы умный человек, Алексей Сергеевич, поэтому я с вами откровенна. Я бы вообще вам посоветовала уехать из Энска. Как можно скорее. Не дразнить гусей.
– Гуси – это вы с товарищами?
Она усмехнулась.
– Ценю ваш юмор – но гуси, скорее, ваша лжесестра. Поэтому уезжайте.
– И не подумаю. У меня тут еще на три дня прием расписан. Два десятка человек ждут.
– Тогда пеняйте на себя, если вам вдруг опять захочется с гражданкой Климовой встретиться. На улицах сейчас, знаете, какое дикое движение? «КамАЗ» переедет – косточек не соберете.
– Пугаете, товарищ капитан?
– Ни в коем случае, товарищ Данилов. Предупреждаю.
Варвара Кононова
Первым же рейсом в Энск прилетел Петренко. Выслушав мой устный доклад, только головой укоризненно покачал: «Ну, ты и наколбасила, Варвара». От его мягкого упрека мне стало горше, чем от разносов. Даже оправдываться расхотелось. Утверждать, мол, никто не мог ожидать, что девчонка проявит такую активность в организации встречи с Даниловым, а парень клюнет на ее приманку с происхождением. Что она окажется чрезвычайно сильным биоэнергооператором. Я только потупила взор и прошептала:
– Виновата, товарищ полковник. Исправлюсь.
– Так исправляйся!
Я и принялась. Профилактическая беседа с Даниловым значилась в моей программе первым пунктом. Он лежал на больничной кровати в голубоватой вылинявшей клетчатой пижаме – слегка смешной и трогательный. И какой-то… Твердый, что ли. В нем чувствовался стержень – и это было не связано с его экстрасенсорными способностями. Просто – сильное мужское начало. Такого не было в полной мере даже у моего брутального и харизматичного участкового Бориса. (Только разве у Петренко.) Но я постаралась всячески заглушить в себе симпатии к подопечному. Все равно у нас с ним никогда и ничего не может произойти. К тому же он – мое главное на данный момент служебное задание. Поэтому основная моя цель – не понравиться ему и самой им не увлечься. Главное – чтобы он вел себя, как надо. И тут уж не до любовей. А брать на испуг – лучший метод работы с контингентом.
