Вроде бы уговорила саму себя. Но дальше – сама не ведая, почему – вдруг встала из-за стола и поняла: она поедет туда прямо сейчас. Ей обязательно надо своими глазами посмотреть на место преступления.
«Опомнись? Зачем?! – пыталась охолонуть себя Варя. – Даже если браться за дело – с другого нужно начинать! Какой мне смысл сейчас тащиться туда, где Нетребина убили?»
Но вернуться за рабочий стол не смогла. Будто кто-то сильный и властный схватил за волосы – и повлек за собой, не давая ни шанса воспротивиться.
А первым человеком, кого она увидела на месте убийства, подле нескольких печально лежавших на песке гвоздик, оказался Алексей Данилов. И рядом с ним – какая-то женщина.
Вот так обоснование ее с ним сегодняшней встречи за бизнес-ланчем нашлось само собою.
1954. Нетребины
Телогрейка. Кепка. Изрядно разбитые кирзачи. Вещмешок за плечами.
Таким в начале апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года сошел в Москве с поезда сорокалетний Степан Нетребин. В Абакане, откуда он начинал свой путь, мужчина своим внешним видом особо не отличался от окружавшего его народонаселения. На Ярославском вокзале столицы Степа тоже выглядел более-менее органично, хотя уже там, наряду с бабками в ватниках, встречались дамы в элегантных драповых пальто и каракулевых пирожках. Попадались на привокзальной площади и мужчины в отглаженных брюках, водопадами ниспадающими на лакированные туфли безо всяких признаков калош.
Нетребин приобрел за полтинник бумажный билетик и, споткнувшись на эскалаторе, спустился по лестнице-чудеснице в глубь метро «Комсомольская». В метро Степан оказался впервые в жизни. Когда его арестовали, в Ленинграде подземного транспорта еще не существовало, а в Первопрестольной ему до сих пор бывать не доводилось.
Он вообще многое утерял в своей жизни. Лучшие мужские годы, от четвертака до сороковника, провел за колючкой. Еще спасибо, что выпустили. И спасибо, что не погиб – как миллионы его ровесников: в лагерях, тюрьмах или на войне. И вот теперь, с ума сойти, удалось до Белокаменной доехать, метро с эскалаторами повидать! И, возможно, подбросит ему судьба неслыханное счастье, о котором он мечтал, конечно, но даже на него не надеялся: он встретит четырнадцатилетнего сына, которого еще не видал.
Подземный метровокзал поразил Нетребина своим величием. Бронзовые капители, огромные колонны, множество мозаик, и на них счастливые рабочие и Сталин – все это дворцовое великолепие буквально сбивало с ног бедного провинциала, вчерашнего зэка. Народ вокруг сновал, не обращая внимания ни на великолепие советского храма, ни на сраженного дворцом приезжего. Слава богу, не попалось по дороге милиционеров. Документы у Степана были почти в порядке: и справка об освобождении, и проездной билет до станции Кошелково. И все равно вопросы возникли бы: что это он делает в Москве? Почему не следует незамедлительно в пункт, ему предписанный, за сто первый километр, в город во Владимирской губернии?
В поезде он доехал до «Калужской»
[3]
, а потом вышел из подземелья и долго трясся на автобусе по улице Калужский вал
[4]
на окраину города, ориентируясь по указаниям, что прислал в письме Юрочка. Мысль о сыне дала ему сил выжить в лагерях. Теперь он был близок к исполнению своей почти несбыточной мечты: увидеть его.
На самой границе Москвы, у Калужской заставы
[5]
, Нетребин вышел из автобуса. Дом, в котором, судя по адресу, проживал со своей новой семьей Юра, тоже был похож на дворец. Таких Нетребин раньше не видел – разве что в юности, в Ленинграде: оставшиеся от царского режима. Но эти-то дома на Калужской заставе были совсем новые, советской постройки. Два многоэтажных здания покоем располагались у дороги, встречая каждого, кто въезжал в столицу со стороны области (Степан приехал с тылу, со стороны города).
Нетребин вошел во двор нужного ему дома. Ясно было, что жили здесь не простые советские люди, а наиболее ценные для власти товарищи. Степа сориентировался по монументальным табличкам с цифрами на парадных, определил, какой ему нужен подъезд – но внутрь не пошел. День будний, каникулы уже кончились, мальчик наверняка в школе. Он подождет. К тому же не хотелось встречаться с Еленой и тем более с ее новым мужем.
Степан присел на лавочку, закурил. Денег, что он получил при освобождении, хватало не только на махру, но даже на папиросы. Времени у него тоже полно. Поезда, проезжающие Кошелково, отправляются из столицы почти каждый час. Он в любой момент сможет убраться.
Степа все думал: как они встретятся с сыном? А вдруг его любовь к нему, которой он себя тешил все время заключения и которая помогала ему оставаться человеком, – не более чем иллюзия? Вдруг сын и не нуждается в нем вовсе, а письма его были простым проявлением милосердия, внушенным матерью (ведь Елена – добрая женщина)?
– Папа? – вдруг услышал он тонкий, ломкий голос. Степан вскочил со скамейки – и немедленно подросток, нескладный, в мешковатом не по годам пальто, бросился к нему. Мальчик обнял его обеими руками за туловище, прижался щекой к ватнику – пахнущему табачищем, поездом, мужчиной. Нетребин-старший только и мог видеть, что затылок парня и висевший за его спиной ранец. И чувствовать исходящий от его головенки запах детства – в который, впрочем, уже вплетались несколько козлиные ноты зарождающейся мужественности.
– Папочка, ты ко мне наконец приехал, – удовлетворенно проговорил подросток.
Комок подступил Степе к горлу.
– Да, мой дорогой, да. Дай я рассмотрю тебя.
Он взял мальчика за плечи и слегка отстранил его. Сын находился в том возрасте, когда дитя вот-вот станет юношей – но это «вот-вот» еще не наступило. Щеки пока нежные, без всяких признаков даже пушка, глаза юные, невинные. А главное: мальчик был похож на Степана. Никто бы не усомнился, что он – его сын. И при наружном сходстве ребенок выглядел в то же время его улучшенной, дополненной копией: он оказался уже и выше ростом, и шире в плечах. И красивее, рельефней выглядело его лицо, и жестче губы, и глаза не зеленовато-бутылочные, а ярко-синие.
– Хорош, – искренне проговорил Нетребин. Сын и впрямь, помимо внешнего сходства, был пригож собой, высок, мускулист. – Спортом занимаешься?
– А то! – солидно отвечал мальчик. – Футбол, бокс.
– Ох! – спохватился отец. – Я же тебе гостинцев привез!
– Папа, а зачем же мы стоим здесь? Пойдем домой!
– Ох, нет, мне неудобно.
– Да ты не бойся! Мамы все равно нет. А Викентия Михайловича и подавно. Он в Генеральном штабе работает, приходит чрезвычайно поздно. Я один, у меня ключ от квартиры имеется.
– Тем более! Что же я своим видом лагерным буду вашу квартиру поганить?
