– Вынудили? Тебя, что ж, пытали?
– Если так можно сказать.
– Не могу поверить! Тебя?! Наши славные энкавэдэшники если кого пытали, то только врагов.
– Не надо иронизировать, – попросил Заварзин. – Они, товарищи с Литейного, попросили меня передавать им информацию задолго до того случая, еще в тридцать четвертом году.
– Попросили передавать информацию? Значит, завербовали. На чем же они тебя прихватили? На социальном происхождении?
– Ни на чем никто меня не ловил. Я, я, я сам, дурак, хотел бороться против шпионов, врагов народа и предателей. И мне сказали: здесь, на твоей повседневной работе, в твоей обычной жизни проляжет твоя линия фронта. Здесь будет твой пост, твой боевой расчет. Станешь секретным сотрудником, будешь доносить о планах диверсантов и вредителей. Я с ними редко встречался – честно! И совсем мало обычно рассказывал. А о тебе вообще ничего никогда не говорил. Понимаешь? Не говорил! Но потом они меня спросили. Понимаешь, сами спросили! Специально! Сами сказали: вот к Степану Нетребину приехал его брат, Артемий Нетребин, с Колымы – как он? То есть он у них уже был на крючке, на мушке – понимаешь? Встречался ли я с ним, спросили меня. Что Артем собой представляет, спросили. Ведет ли антисоветские разговоры? Замышляет ли что-либо вредительское? Ну, я им и признался. Про тот наш разговор на мосту, когда мы с вами, двумя, из «Астории» возвращались. Я ведь как тогда думал, Степа! – вдруг выкрикнул постаревший Сашка. В глазах и в голосе его вдруг прозвучали слезы. – Я ведь тогда ничего не знал, как бывает! Я думал: ну, они вызовут брата твоего, поговорят с ним. Произведут идеологическую работу. Воспитательную беседу. Скажут, что нельзя такими словами бросаться и подобные планы строить. Ну, может, влепят ему строгача. А оно, вон, видишь, как вышло! Прости меня, Степка! – вдруг прокричал он отчаянно. – Я не знал, что так будет! Я не хотел! Я всю жизнь, всю жизнь этим мучаюсь! Я на фронте был! Под Сталинградом контужен. Мобилизован вчистую, осколочное ранение – видишь, нога какая?
И Заварзин поднял штанину, обнажая неестественно вывернутую, большую, чем обычно, и косолапую ногу, обутую в специальный ортопедический ботинок. Степан смотрел на него со смешанным чувством брезгливости, жалости и (все-таки, несмотря ни на что) злобы.
И тогда вдруг Сашка медленно опустился перед ним на колени и молча склонил голову.
Свой разговор они вели в комнате коммуналки на Нижней Масловке, в которой проживал Заварзин. Нетребин глубоко вздохнул, буркнул: «Живи!» Потом развернулся и вышел.
…Подходил к концу год тысяча девятьсот шестьдесят четвертый, очень неплохой в жизни советского народа. Один из немногих, о котором даже можно сказать: очень хороший. В шестьдесят четвертом страна не вела больших войн, не участвовала в боях за кордоном во славу народно-освободительной борьбы (как позже во Вьетнаме и Афганистане). Не знала держава голода, демонстраций и бунтов. И в космос тогда впервые в мире запустили целый экипаж – сразу трех космонавтов в одном корабле, и были они – ура, товарищи! – нашими, советскими. И двое советских физиков получили Нобелевскую премию. А в Москве открыли в честь покорителей высей титановый обелиск вышиной сто семь метров.
В тот год, впервые в истории страны, лидер ее сменился хоть и путем дворцового переворота – зато мирно. И после него руководителя державы не убили, не посадили и даже в ссылку на отправили, а просто выпроводили на пенсию.
В шестьдесят четвертом Лидия Скобликова завоевала четыре золота на Олимпиаде зимней, а Лариса Латынина – шесть медалей всех достоинств на Олимпиаде летней. Тогда же, среди прочих, сняли фильмы «Я шагаю по Москве» и «Живет такой парень» и открыли Театр на Таганке.
А еще в тот год Степан Нетребин должен был умереть. Он это ясно чувствовал, и знал, и не боялся. Он ехал с Нижней Масловки на автобусе до «Белорусской», потом в метро на Ярославский вокзал, а затем в электричке в Кошелково. И вспоминал, что ему предвозвестил в шарашке в конце сороковых Каревский – серьезные испытания в его жизни как раз в шестьдесят четвертом. И понимал, что Каревский его просто пожалел. Не сказал, что те испытания закончатся смертью.
Жизнь подходила к концу. Ну и ладно. Он устал жить. Устал бороться за жизнь. Эта его земная житуха пошла наперекосяк. Он вспомнил, о чем мечтал тогда, в Ленинграде, в сороковом. Работать в своей лаборатории и совершить если не великое открытие, то сделать для людей что-то полезное. А еще – быть вместе с Леной, и чтоб она родила ему как минимум троих детей: пару мальчишек и девочку. И еще он грезил, чтобы мама, отчим и братик Артемка как можно дольше были бы живы и здоровы. И чтобы не было войны.
Не свершилось ничего. Война отобрала у него маму и отчима. Советская система погубила брата. Она же лишила Степана работы и заставила его под страхом голодной смерти каторжно работать. И заниматься из-под палки не тем, что он умел и любил делать, а просто по-звериному выживать. Его работа над препаратом «икс», что вел он втайне последние два года, успехов никаких, видимо, ему не принесет. Что ж это за лекарство, которое, и правда, открывает невиданные горизонты (впрочем, не всем и не всегда), но неминуемо убивает своими побочными эффектами!
И только одно из его мечтаний исполнилось: у него вырос хороший сын. Правда, вырос он почти без участия Степана. Спасибо надо сказать скорее Лене и ее новому мужу. Но все-таки с четырнадцати его лет Нетребин старался по мере сил влиять на мальчика – юношу – молодого человека. И что-то ведь он ему дал? В него вложил? Хотя бы умение аккуратно вести и записывать результаты экспериментов. Кто-то все-таки продолжит меня на Земле, с затаенной гордостью думал он. Не совсем пустоцветом прожил я жизнь.
И зачем я сейчас, думал Нетребин, трачу последние силы (которых остается все меньше), чтобы пытаться свести счеты со своим прошлым? Зачем я искал Заварзина, говорил с ним? Жизнь сама ему отомстила и его покарала. Прошлое пройдено, и его уже не исправишь и не изменишь.
Может, лучше попробовать заглянуть в будущее? И пусть для него, Степы, будущего уже не существует, но у него остается сын. Надо дать ему если не карту его будущей судьбы, то хотя бы просто схему. Разве не благородная и благодарная задача? Почему бы мне не сосредоточиться на этом? А чтобы выполнить эту задачу, надо напоследок не жалеть самого себя – все равно помирать! Есть смысл принять двойную, тройную дозу препарата «икс» и постараться вызвать в себе видения не из прошлого. И не из настоящего, но потаенного, как он это делал, разыскивая Заварзина. Нет, надо увидеть будущее.
Единственная опасность – ему все время нужен человек, чтоб страховал, чтобы записывал, что он видит «там», в тех странных видениях, куда он переносится, принимая средство (сам Нетребин по возвращении «оттуда» ничего не помнил). И на роль этого человека он мог пригласить только сына. Кого ж еще! Не Виталину же, ограниченную и бесконечно добрую бабенку, просить ему ассистировать! Она ж с ума сойдет в первую же минуту его «ухода» и растолкает, нашатырным спиртом удушит, «Скорую» вызовет!
Все другие не в курсе его опытов, и упаси бог быть им в курсе. Значит, остается только Юрочка. И сын, таким образом, первым узнает о своем будущем все. А вдруг это будущее окажется для него непроглядным? Тяжелым? Как он станет жить?
