– Зачем? – удивилась Татьяна.
– Чтобы получить в свое распоряжение талантливых специалистов. Того же Мирослава. Вообще выяснилась интересная вещь: среди пассажиров того самолета оказалось много известных людей. Математик. Биолог. Несколько видных инженеров. Все они в свое время обращались за разрешением на выезд, но получали от чехословацкого правительства отказ.
– Да ну, ерунда, – хмыкнула Садовникова-младшая.
– Не ерунда. Обычная практика. В 1951 году – по заказу немецких спецслужб! – целый поезд угнали. Он следовал из Праги в Аш, это на самой границе с Германией. За пятнадцать минут до прибытия в тепловоз ворвались трое. Наставили на машиниста с помощником оружие и велели: скорость в Аше не снижать, проскочить вокзал и мчаться дальше, в ФРГ. Обычно составы, шедшие в Аш, направляли в тупик. Однако здесь все было рассчитано идеально: незадолго до инцидента в ФРГ проследовал поезд с углем, перевести стрелки обратно еще не успели, и состав благополучно пересек границу. Пограничники не смогли воспрепятствовать – были настолько ошарашены, что стрелять начали только вслед… Половина пассажиров была предупреждена и специально покупала на него билеты. Остальные пятьдесят семь человек оказались в нем случайно. Обратно в Чехословакию, кстати, вернулись только десять.
– Я примерно в те годы читала, как один чешский парень, кажется, из Праги, пытался угнать самолет, – вспомнила Юлия Николаевна. – Но там все закончилось очень плохо…
– Да, Петр Гавелка, – кивнул Гануш. – Шофер грузовика. Примерно полгода спустя – а вдохновил его как раз пример Карла со товарищи. В сообщники тоже взял брата, двоих друзей. Но они вылетали из Праги, а там тогда уже стоял металлоискатель. Он среагировал на оружие, Гавелку задержали. Его друзья смогли улететь, но невооруженными, да еще без главаря, захватывать самолет не решились. Всех четверых судили, Гавелке дали девять лет.
По скучающему лицу Юлии Николаевны было видно: ей эти подробности не интересны.
– Ну, а где же Мирослав сейчас? – выпалила она. – Вы знаете?..
– Да, конечно, – улыбнулся Гануш. – Он практиковал в Турции, потом переехал в Канаду, нынче живет в Испании. Сейчас, насколько я знаю, оперировать перестал, но продолжает активно консультировать. Ездит по всему миру.
– Он… женат? – Голос Юлии слегка дрогнул, Таня взглянула на мать с усмешкой.
Гануш смутился:
– Я… я, честно говоря, не очень в курсе. Кажется, был женат, но сейчас разведен. Уже давно.
– Понятно, – вздохнула Юлия Николаевна.
Татьяна же небрежно поинтересовалась:
– А почему он все-таки в этот магазин нас позвал?
– Что вы имеете в виду? – растерялся продавец.
– Почему в Русалкиной Хатке было написано явно для мамы: «Гануш знает»?
– Да?.. – изобразил удивление старик.
– Мирослав приезжал в Карловы Вары? Когда?
– Еще в 1990 году. Сразу, как Вацлав Гавел объявил амнистию.
– Да, Танюшка, ты так и сказала, – обрадовалась мама, – что приписка в беседке сделана лет двадцать назад!
Однако глаза продавца – заметила девушка – забегали.
– Странно. Очень странно, – задумчиво произнесла Татьяна. – Допустим. В 1990 году Мирослав получил амнистию, смог вернуться в Карловы Вары, погулял по городу, вспомнил свою давнюю любовь… Но зачем в беседке-то послание оставлять? – Она обернулась к матери: – Не проще ли было к тебе в Москву явиться?..
– Я… я в девяностом году замужем была, – смущенно напомнила Юлия Николаевна. – Может, Мирослав узнал об этом? И не захотел портить мне жизнь?
Татьяна презрительно дернула плечом:
– Мог бы и раньше, до замужества твоего, из ФРГ или из Турции написать. Объяснить хотя бы, почему на свидание не пришел. И вообще исчез.
– Он писал, – тихо произнес Гануш. – Мирослав говорил мне. Через несколько дней после того, как оказался в Германии, и потом много раз. Письма, видно, не доходили.
– Жалкая отмазка! – отмахнулась Садовникова-дочь.
– Ты, Таня, не знаешь, что тогда были за времена, – вступилась за возлюбленного мать. – Я переписывалась с коллегой из Болгарии – и то послания всегда вскрытыми приходили. А тут – из ФРГ!.. Да еще от террориста!
– В общем, Юлечка, я вам все рассказал, а дальше поступайте, как считаете нужным, – подытожил старик. – Нынешний адрес Мирослава я вам дам, хотите – позвоните ему или напишите. Нет – воля ваша.
Продавец тяжело поднялся из кресла. В магазин как раз заглянул луч прощального закатного солнца, безжалостно высветил глубокие морщины у его рта, впалые щеки, усталые, выцветшие глаза.
«Мирослав, наверно, такой же дедок», – презрительно подумала Таня.
А Гануш торжественным тоном произнес:
– Мирослав – когда мы тогда, в девяностом, увиделись – мне сказал: «Я виноват перед Юлей, и ее право вычеркнуть меня из своей жизни. Но есть одна вещь…»
Продавец вдруг умолк, тяжело волоча ноги, двинулся в глубь магазина. Явился быстро – с черной бархатной коробочкой в руках.
– Не может быть! – ахнула Юлия Николаевна.
– Вы догадались, – тепло улыбнулся Гануш.
И уже через пару секунд на ее шее сияло ожерелье – с крупным изумрудом по центру, обрамленным золотыми подвесками.
– А у тебя, мамми, неплохой вкус! – оценила Татьяна.
Продавец взглянул в счастливое лицо Юлии Николаевны, улыбнулся:
– Мирослав очень переживал, что вы тогда не взяли ожерелье с собой.
– Я ведь не сомневалась, что встречу его уже завтра, – вздохнула она.
– Как бы то ни было, ваша вещь наконец вернулась к вам, – торжественно объявил старик.
Таня с сомнением спросила:
– Это ж сколько лет вы его хранили? С девяностого года?!
– Ну… да, – вновь смутился старик.
Впрочем, он быстро взял себя в руки и заговорил куда увереннее:
– Да. Когда Мирослав в Карловы Вары вернулся, сразу ко мне зашел. Ну, и рассказал в том числе, что у вас, оказывается, роман был… И ожерелье отдал. Я ему, кстати, сам говорил тогда: зачем? Встреться с ней сам, теперь ведь границы открыты. Но он же… романтик, фаталист! Нет, отвечает, пусть у тебя лежит. Прочитает Юля послание мое, придет сюда – вернешь вещицу ей. А если нет – значит, не судьба.
– Вы честный человек, – растроганно произнесла Юлия Николаевна.
– Зато и я заслужил счастье видеть, как сияет изумруд на вашей прелестной шейке, – патетически молвил старик.
* * *
Наши дни. Альмуньекар, Испания. Мирослав Красс
Мирослав Красс подошел к огромному, во всю стену, окну. Тоскливое море, пустынная набережная. С октября по апрель делать в городке нечего. Летом здесь гремели дискотеки, ревел скутерами молодняк, изо всех окрестных кафешек вились дымки: жарились на гриле сардины, скворчали на углях гамбас – огромные креветки, местное пиво «Alhambra» лилось рекой. Кажется, вся молодежь из Гранады, Севильи, Малаги устремлялась сюда, в Альмуньекар. Набережная пестрела красками, хохотала, танцевала в бешеном ритме.
