Но он не дал мне отдохнуть. Он спрятал меня в своем большом
теле, как в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным полом и двумя
спящими далматинцами в прихожей… Это был мой собственный дом. Там появятся дети
и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном, и огромная спальня. И
влажные птицы во влажном от дождя лесу… Мое собственное тело, мой собственный
дом… Да, да, говорила я ему; да, да, говорил он мне, все будет так, как ты
захочешь…
* * *
…Все-таки он уснул первым. Первым, хотя и не хотел этого. И
даже во сне не выпускал меня из своих объятий. Каждой клеточкой своего тела я
чувствовала его тело и уже не знала, как разделить их. Он уснул, а я все еще
лежала без сна. Чуть-чуть горечи на губах, самый лучший финальный аккорд любви…
Он уснул, как будто ушел, вышел ненадолго, на прогулку с нашими детьми и нашими
собаками, – кормить белок в лесу, сшибать шишки с высоких корабельных сосен,
мокнуть под дождем, – чтобы вернуться домой, обсохнуть и снова любить меня…
Это то, о чем ты мечтала, Ева? Да, да… Так же, как говорил
он, когда любил меня, – да, да…
Но теперь он спал. И я была так одинока в его объятьях… Я
хотела говорить с ним – обо всем, обо всем на свете, обо всем, что не касается
проклятого корабля.
Корабль. Чертов “Эскалибур”.
Я осторожно высвободилась из объятий спящего Антона и села в
кровати. Реальность возвращалась ко мне. Она вернулась яркой вспышкой, внезапно
озарившей мое сознание, – как только я вспомнила эту дату, тридцатое июня. Ну
конечно, как же я не сообразила сразу, мы с Иваном так долго толклись на этом
пятачке.
Тридцатое июня тридцать четвертого года. Ночь длинных ножей.
Казни штурмовиков гомосексуалиста Рема, которые продолжались сорок восемь
часов.
Вот я и вспомнила.
Но это знание ничего не дало мне, кроме морального
удовлетворения. Оно никуда меня не продвинуло. Оно не приблизило меня к убийце,
даже отдалило. Точное соблюдение дат и времени, отпущенного на убийства, было
не больше чем ритуал, внешнее обрамление. Во всяком случае, хотя бы это…
Сейчас меня куда больше интересовали, записки. Их было три.
Адресованные мне, Андрею и Клио. Содержание двух я знала. Но как и почему
выманили Клио? Господи, почему я не настояла, чтобы Макс обшарил ее карманы,
почему я сама не сделала этого?
Может быть, записка, отделенная от конверта, еще спрятана в
одежде мертвой Клио?.. Нужно дождаться утра и сходить в трюм морозильного цеха…
Клио не поймалась бы на несколько ничего не значащих фраз. Пойти одной в
носовой отсек и ничего не сказать об этом любовнику, нет… Для того чтобы надменная
Клио согласилась на встречу, нужны более веские причины. И эти причины вполне
могли быть изложены в послании…
Стоп.
Но ведь убийца не дурак, он сам уже несколько раз мог
навести шмон в одежде Клио, обыскать ее труп и найти записку… Но ведь записку,
адресованную Андрею, я все-таки нашла, убийца не подчистил за собой, не убрал…
Должно быть, он не так дотошен, не так удручающе пунктуален, как его обожаемые
немцы. Значит, у меня еще есть шанс.
А если есть шанс, не стоит откладывать его на завтрашнее
утро.
Я быстро оделась, поцеловала спящего Антона (господи, как не
хочется от него отрываться!) – и выскользнула из каюты, никого не встретив по
дороге. Еще бы, все забаррикадировались на маленьких, еще не оккупированных
смертью, пространствах кают, – ждут своей очереди… Только раз мне показалось,
что кто-то следит за мной: у выхода на кормовую палубу. Я даже остановилась и
проворила, нет ли за мной “хвоста”. И сделала лишний круг.
Нет. У тебя просто разыгралось воображение, Ева…
Я решила попасть в трюм не через морозильные камеры – черт
его знает, может быть, Макс запирает их на ночь, – а через двери самого трюма.
Я хорошо помнила трапы, по которым выводила Сокольникова.
Нижняя дверь в трюм никогда не закрывалась, я знала это
точно.
Перед дверью я постояла несколько минут, собираясь с духом.
Сейчас я увижу мертвые тела: Андрей, Мухамеджан, Клио. Тела, окоченевшие еще
при жизни. Там, наверху, рядом со спящим Антоном, все выглядело просто. Совсем
по-другому было здесь, у самого порога смерти. Но можно ведь не входить, можно
дождаться утра и прийти сюда с Антоном и Максом… Будет немного страшно, но не
будет ощущения вселенской пустоты, которая сейчас пытается обойти меня со всех
сторон и взять в кольцо. Но ведь я уже пришла. Значит, нужно закончить все
сегодня.
Кляня себя за малодушие, я приоткрыла дверь трюма и, едва не
споткнувшись о комингс, все-таки вошла.
Ничего не изменилось с моего первого прихода сюда. Первого и
последнего. Так же горела красная аварийная лампочка, вот только тел было
больше: они лежали в один ряд: Андрей, Муха и Клио посередине. Максу нельзя
отказать в чудовищной галантности: он обложил мертвую даму мертвыми валетами.
По странной иронии судьбы Муха лежал в том же положении, в котором я нашла его
– на боку. Его остекленевшая от холода голова покоилась на плече Клио. Только
Клио была одета. Голого Андрея перенесли сюда и так и оставили. Уже потом их
будут одевать, потом, когда все кончится… Если кончится… Тела были прикрыты
твердым, как кусок железа, брезентом. Красный неяркий свет делал их еще более
мертвыми… Абсолютное воплощение смерти. Стараясь не смотреть на лица убитых,
едва сдерживая тошноту, я обыскала карманы Клио.
Ничего. Что и требовалось доказать.
Можно уходить, Ева. Твоя совесть чиста.
Впрочем, я была почти уверена в таком исходе дела. И все
равно почувствовала легкий укол разочарования. Должно быть, записка утеряна для
меня навсегда, и придется искать другие пути. Завтра, нет, уже сегодня Антон
расскажет обо всем Максу (странно, что он до сих пор не сделал этого); он прав
– одна голова хорошо, а две лучше…
А сейчас нужно уходить отсюда, иначе холод проберет тебя до
костей…
Я уже взялась было за ручку двери, когда какой-то глухой
звук в самой глубине трюма остановил меня. Живые звуки здесь, в этом холоде, –
это было, по меньшей мере, необычно. Наплевав на свой страх и желание поскорей
уйти отсюда, я двинулась на звук, проклиная свое любопытство. Когда я добралась
до источника в самом дальнем, почти неосвещенном углу, то едва не сплюнула себе
под ноги от досады.
Чертова коробка.
Она упала с самого верха тяжелой коробочной пирамиды, на
ходу снесла еще несколько и ударилась об пол, – и именно этот звук испугал
меня. Я повернулась, чтобы уйти, но вдруг под одной из нижних, снесенных
коробок заметила такое, что чуть не закричала от ужаса. Под коробками явно
просматривался кончик ботинка. Плохо соображая, что делаю, я принялась
сбрасывать коробки, которые валились на пол с угрожающим стуком: весь трюм был
уже набит этим стуком до отказа. Но когда я добралась до самого основания
пирамиды…
Когда я добралась до самого основания пирамиды, то увидела
еще одно тело.
