– Понятия не имею.
– Литературу нужно изучать.
– Это какую же?
– “Китайский эрос”, например.
– Ты, я смотрю, большой теоретик. Вообще-то, я не
рассматривала старичка губернатора в контексте рыбы, но ты натолкнул меня на
мысль…
– Значит, действуй, Маня!
– Приму к сведению, дорогуша.
* * *
Завтрак прошел тревожно. Ничего другого и не следовало
ожидать. Все пассажиры оказались в курсе произошедшего ночью: известие о смерти
старпома, который еще вчера за ужином как ни в чем не бывало восседал за
столиком командного состава, распространилось с невероятной скоростью. Уже
ставший традиционным Шопен в исполнении Владимира Горовица лишь подчеркивал
скорбь момента. Изысканное и строгое фортепиано, ничего лишнего. Никто так и не
оценил по достоинству шепердспай – запеканку, широко разрекламированную
невидимым коком еще за ужином.
Ужин был вчера. А этой ночью многое изменилось. И все
взгляды были прикованы к столу, за которым обычно сидел старпом. Но – никаких
комментариев, чопорная английская сдержанность, только Аника, по-свойски
чмокнув меня в щеку, сделала трагические глаза: тяжелое несчастье! (“Ун грав
ассидент, ви?”). Я с трудом удержалась, чтобы не ответить ей: “Ле манифиг!”
Вторым по популярности объектом после стула старпома стала
несовершеннолетняя Карпик. Все чрезвычайно боялись, что известие о смерти
одного из членов экипажа травмирует девочку: до сих пор никто не знал, в курсе
ли происшедшего банкир и его дочь.
Мне же не удалось переговорить с Валерием Адамовичем до
завтрака: мы с Вадиком явились уже после того, как Сокольников и Карпик заняли
свои места.
На протяжении всего завтрака в кают-компании царила
тягостная тишина. Разговаривать на посторонние и легкие темы, типа морской
болезни и предстоящей охоты на тюленей, не хотелось. Карпик, как всегда, ела
отвратительно, ковырялась в запеканке, как курица, и ни на кого не поднимала
глаза. Но за молоком (специально для дочери Сокольников заказал кипяченое
молоко, и Карпик, мужественно морщась, размазала пенки по краям тарелки с
недоеденной запеканкой) она наконец-то решилась.
– Интересно, папа, почему такая тишина? – на всю
кают-компанию спросила Карпик. Ее голос прозвучал так неожиданно громко, что
впечатлительная Аника уронила на пол вилку.
– Ты же знаешь, Карпик, – едва прошелестел в ответ
отец. – Когда я ем, я глух и нем.
– Да, я в курсе… А тебе нравятся молочные пенки, Ева?
– Терпеть их не могу, – совершенно искренне сказала я.
– Я тоже. Папа, а почему сегодня не все завтракают?
Тишина в кают-компании стала еще более зловещей, и все головы повернулись к
нашему столику.
– В каком смысле – “не все”?
– Тот дядя, который сидел рядом с капитаном.
Вот оно, начинается! При всем своем уме Карпик еще ребенок,
и неизвестно, как она отреагирует на известие о смерти старпома. И отреагирует
ли вообще… У детей и смерти свои особые отношения, и лучше в них не влезать.
– Какой, деточка? – фальшивым голосом спросил банкир.
Конечно же, он все знал. Знал и ничего не сказал своей дочери.
– Который умер сегодня ночью, – почти пропела Карпик и
залпом выпила молоко. Мне стало не по себе. Вот тебе и ранимая душа. – Хочу еще
молока. Только без пенок, пожалуйста.
– Откуда ты знаешь? – не выдержав, спросила я.
– А мне Макс сказал.
– Кто такой Макс? – взволновался отец.
– Макс – это рефмеханик, – пояснила Карпик.
– Кто?
– Человек, который отвечает за холодильные камеры,
папочка.
– Лариса! Я же просил тебя не лазать по кораблю.
Какие-то рефмеханики.. Когда ты только успеваешь. – Сокольников выразительно
посмотрел на меня: я, и только я должна присматривать за Карпиком, а никакие не
рефмеханики, отвечающие за холодильные камеры.
– Хорошо, папочка. – Карпик наклонила голову, и только
теперь я впервые заметила, какой крутой у нее лоб, с таким лбом не соскучишься.
– Я очень тебя прошу.
– Хорошо, папочка. Я буду сидеть в нашей каюте и с утра
до вечера читать “Овода”, которого ты мне сунул в рюкзак.
– Очень достойная книга, – вяло защищался отец.
– Тебе нравится “Овод”, Ева? – снова обратилась ко мне
Карпик.
– Я его даже до конца не дочитала, – и снова я была
искренней. А Карпик нравилась мне все больше и больше.
– Вот видишь, папочка, не все разделяют твои
литературные пристрастия…
Между тем обстановка в кают-компании несколько разрядилась:
Карпик была последней, кто узнал о смерти старпома. Или не последней?.. Во
всяком случае, о случившемся несчастье были оповещены все. Никаких истерик,
никакой паники. Милые люди.
Милые и сдержанные.
После завтрака все, проспавшие ночные события в машинном
отделении, собрались в бильярдной, и Антон ввел их в курс дела. А также
ознакомил с планами на ближайшее будущее: покойник на борту – скверный знак,
так что особенно мнительные, верящие в полтергейст, духов моря и “Летучего
голландца” могут улететь вертолетом, который ожидается к вечеру. Все остальные
продолжают путешествие. Мне не очень хотелось переживать эти события еще раз, и
потому, прихватив с собой два одеяла из каюты, я устроилась в шезлонге на
верхней палубе. Укутавшись одеялами до самого подбородка и подставив соленому
ветру лицо, я выгнала из головы все мысли, и решила наслаждаться видом сурового
моря. К черту все, он был пьян, он оступился, а если даже и нет – какое мне
дело. Я никого не собираюсь шантажировать, следовательно, никакая опасность мне
не угрожает.
За “Эскалибуром” неслись огромные альбатросы, они со свистом
рассекали крыльями воздух: никогда еще я не видела таких крупных птиц так
близко.
Разве что страус в зоопарке моего детства. И розовый
пеликан, который сдох в канун октябрьских праздников в тот год, когда меня
приняли в пионеры. Тогда я была младше Карпика на три года. Странное дело,
Карпик очень сильно занимала меня в последнее время, она вызывала чувство
жалости и восхищения одновременно.
Удивительная девочка…
Море было беспокойным (в открытом море по-другому не бывает,
сказал бы старпом Вася), огромное судно покачивало на волнах, и от этого по
всему кораблю шла легкая дрожь.
Эта дрожь, это сдержанное покачивание, да еще вкупе с
бессонной ночью, убаюкали меня, и я даже задремала. А проснулась оттого, что
кто-то настойчиво теребил меня за рукав. Еще не открыв глаза, я поняла, что это
Карпик.
– Ева!
– Ну, что такое?
– Можно я посижу с тобой?
