– Нам почта? – спросил у молодого человека Вадик
Лебедев.
Матрос раздвинул губы в улыбке и молча взял под козырек.
Вадик подскочил к двери, на секунду скрыв от меня
восхитительный подбородок, и взял конверт с подноса.
– Вы свободны, голубчик, – сказал он молодому человеку
надменным тоном промотавшегося аристократа.
Матрос снова козырнул и позволил себе улыбнуться еще шире.
Только его глаза смутили меня, они никак не вязались с простецкой улыбкой и
самодовольным подбородком, – чересчур цепкие, чересчур умные, моментально
оценившие и название книги у меня в руках, и маленькую дырку на чулке, о
которой я совершенно забыла. Я поджала ноги и ответила матросу такой же
улыбкой. Интересно, где они вербовали экипаж, если на побегушках у них такие милые
молодые люди? Но закончить анализ я не успела – Вадик захлопнул дверь и
углубился в изучение содержимого конверта.
– Мы тоже приглашены, – наконец сказал он. – Столик
номер три.
– Счастливое число.
– А форма одежды? – вдруг взволновался Вадик. Ко всем своим
недостаткам он оказался еще и классическим занудой. – Нам ничего не сказали о
форме одежды.
– А как ты думаешь? Первый ужин на корабле, две
женщины, себя я не считаю, – одна иностранка, другая хуже чем иностранка. Плюс
тринадцатилетняя дочка банкира, на которую дядя-оператор еще может произвести
впечатление своей видеокамерой. Форма одежды парадная, милый мой. У тебя есть
что-нибудь подходящее случаю?
– А у тебя?
– Я первая спросила. Но на всякий случай учти, что я
могу поделиться только лишней зубной щеткой.
Два владельца-“апостола” турфирмы Петр и Павел не дали нам
никаких указаний насчет торжественных ужинов в кают-компании, поэтому вещи в
моей сумке слабо соответствовали моменту: два свитера, джинсы и спортивный
костюм, остальной экипировкой, соответствующей убийству тюленей, нас обещали
снабдить на корабле. Пока я размышляла об этом, в дверь каюты снова раздался
деликатный стук.
– Опять вы? – сказал Вадик матросу, открывая дверь. –
Мы даже соскучиться не успели. Что еще не слава богу?
– Капитан убедительно просил не опаздывать, – кротко
сказал обладатель крутого подбородка, продолжая бесцеремонно разглядывать
содержимое нашей каюты. – Он не любит, когда опаздывают. Дисциплина – его
культ.
– Хорошо, мы будем вовремя. Спасибо за предупреждение.
Матрос снова козырнул и теперь уже сам закрыл дверь.
– Наглый тип, – не удержался Вадик. – Если вся команда
такая – еще неизвестно, кого нужно отстреливать, несчастных ластоногих или этих
красавчиков.
– Ты просто ревнуешь. К его подбородку. Вадик счел за лучшее
пропустить мое замечание мимо ушей.
– В кают-компании лучше всего появиться через тридцать
девять минут. То есть за минуту до назначенного срока. Такая ненавязчивая
пунктуальность поражает командный состав в самое сердце, – назидательно сказал
Вадик. – К нам сразу же отнесутся с уважением.
Я с сомнением оглядела Вадика: одно вовсе не вытекало из
другого.
– Пойду пройдусь, – сказала я.
– Так не забудь. Ровно через тридцать девять минут, –
крикнул он мне вслед.
Я вышла из каюты в одном свитере: именно в нем я собиралась
предстать перед высшим обществом корабля через сорок минут. Пардон, через
тридцать девять…
…География корабля была для меня тайной за семью печатями, и
в какой-то момент мне показалось даже, что я просто-напросто заблудилась в
хитросплетениях корабельных переходов. Но спросить было не у кого – “Эскалибур”
казался вымершим. Я вспомнила, что старпом Вася говорил нам о том, что команда
на судне сокращена до минимума: людей было ровно столько, чтобы поддерживать
основные службы корабля, не более того. А сейчас мне пригодился бы кто угодно,
даже застенчивый рулевой Хейно: он без труда мог бы вывести меня наружу. Но,
так никого не встретив по дороге и несколько раз споткнувшись о чересчур крутые
трапы, я все-таки оказалась наверху.
Было довольно холодно, и я поняла, что долго в одном свитере
не продержусь. На палубе горело несколько тусклых корабельных фонарей, отчего
темнота вокруг выглядела совсем уж безнадежной, о небе над головой и воде
где-то далеко внизу можно было только догадываться. В самой глубине
“Эскалибура” шла какая-то неведомая мне жизнь, как будто бы его сердце билось –
спокойно и тяжело.
Пошел снег, я подставила ему разгоряченное лицо. И долго
стояла, закрыв глаза.
Через полчаса я увижу их всех. Тринадцать пассажиров, не
считая нас с Вадиком.
"Тринадцать человек на сундук мертвеца и бутылка рому”.
Кажется, я произнесла эти слова вслух и даже немного испугалась своего голоса –
таким неестественным он показался мне в абсолютной тишине. И потому закончила
куплет пиратской песенки уже про себя: “Пей, пока дьявол не заберет тебя до
конца, йо-хо-хо, и бутылка рому”.
Но, очевидно, не только мне пришло в голову совершить моцион
перед ужином и подышать свежим воздухом этим вечером. Совсем рядом я услышала
приглушенный разговор. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то нарушил мое
уединение, и потому я отступила в тень, которую отбрасывал на палубу
спасательный бот. И только потом сообразила, что и так останусь невидимкой для
ведущих беседу. Так же, как и они останутся совершенно невидимыми для меня, –
на палубе было слишком темно. Впрочем, спустя секунду я поняла, что говорит
только один, – голоса второго я так и не услышала. Это был довольно странный
разговор, начало которого я, занятая своими мыслями, пропустила.
– А ведь я вас узнал. – Конечно, это был старпом Вася,
за два дня я хорошо запомнила его голос с легкой хрипотцой: в свободное от вахт
время Вася бренчал на гитаре и неловко подражал Высоцкому. – Не сразу, конечно,
но узнал. Сопоставил кое-какие фактики… Из нашего вчерашнего совместного
времяпрепровождения. И продолжительной дружеской беседы. Что скажете?
Спутник Васи молчал, видимо, ему нечего было сказать.
Старпом говорил задушенным голосом, почти шептал, но тишина и близость воды
позволили мне хорошо расслышать каждое из сказанных слов. Они были почти
ласковыми, но в них чувствовалась скрытая угроза.
– Я ведь сам начинал это дело когда-то… Город Питер,
бывший Ленинград, девяносто второй год…
Это вам о чем-нибудь говорит? Вижу, что говорит… Потом его,
конечно, у нас забрали, сами понимаете, такие дела на другом уровне
расследовались. А я им тогда очень увлекся, и даже когда из органов меня… Когда
ушел… Долго еще материалы собирал, да и статейки вырезал специально. Вы же
помните общественный резонанс. С последним вы тогда просчитались, но не
волнуйтесь, он даже точно описать вас не смог. Никто бы не смог… Но кое-что он
все-таки рассказал. И об одной детальке, от которой никуда не спрячешься,
которую ничем не выжечь, даже каленым железом. Вы вот наверняка вывеску
подретушировали, если полностью не сменили. Только вывеска ваша была неглавной,
ее и не запомнил никто… А вот деталька эта была главной. Можно сказать,
единственной, которую запомнили. Вы, конечно, и про нее думали. Даже изящно все
оформили, ничего не скажешь. Вы умный человек, сообразили. Даже тот, кто искать
будет, не найдет. Для этого надо нюх иметь. И оч-чень чувствовать. Я вот сразу
почувствовал… Спокойно-спокойно, не стоит горячиться, а то ведь я могу эту
вывеску ненароком попортить.
