– Ну вот, кого-то опять за бухлом несет. Подожди, не
клади трубку, я сейчас разберусь, выдам жаждущим их ночную норму…
Я смутно слышала, как Муха подошел к двери и открыл ее: “О,
привет, какие люди, рад видеть, конечно…”
Секунд через десять Муха снова возник на другом конце
провода.
– Слушай, Евуля, – начал он извиняющимся голосом.
– Ладно, можешь не продолжать. Все понятно. Мой приход
уже не так обязателен, да?
– Ну-у… – Он жарко зашептал в трубку:
– В общем…. Ты же умница… Я тебе перезвоню. Все,
отключаюсь.
Я положила трубку и улыбнулась: Муха так трогателен в своем
бесстыдстве, на него нельзя сердиться. Вот только неизвестно, сказал ли он
правду о татуировке или просто решил заманить меня к себе таким бесхитростным
способом…
Спать больше не хотелось. Я прошлась по рубке и подошла к
стеклам. В ночном пейзаже ничего не изменилось, разве что он стал еще более
ясным, еще более выпуклым. Подумав секунду, я открыла ближайшее ко мне окно, –
сделать это оказалось непросто, слишком давно его не открывали.
Может быть, с тех самых пор, когда исчез экипаж. Я до сих
пор не могла объяснить себе ни его исчезновения, ни того, почему все-таки
остался Макс. Объяснение должно быть, к черту английский “Эскалибур”, оно
должно быть самым простым. Может быть, я уже несколько раз проходила мимо него.
Мы все проходили мимо него.
И Клио тоже. Клио, которой больше нет. Но есть убийца, если
он, конечно, не исчез вместе с экипажем. Лаккай тоже исчез, если верить Максу.
Можно ли ему верить, и кому тогда верить? Карпику, Мухе, адвокату… Клио, –
потому что она мертвая… Да, именно так, только мертвым можно верить, от них уже
нечего ждать подвоха. Но убийца все-таки на “Эскалибуре” – человек, виновный в
гибели старпома Митько. Смерть старпома была не такой ритуальной, но это можно
объяснить: маньяк защищался, он не хотел, чтобы кто-то знал о нем правду. Но
почему убили Клио? Это не по правилам, а все серийные убийцы подчиняются
правилам… Или это все-таки эфемерное зло, пришедшее сюда с “Эскалибура” 1929
года?..
Я высунула голову в окно, подставляя слабому ночному ветру
разгоряченное лицо.
Действительно оттепель… Черт возьми, опять телефон. Это
наверняка Антон. Или Муха, чье свидание пошло прахом. Если это так, то я вполне
могу узнать, кому принадлежала татуировка. Если это так и если Муха не врет…
Я сняла трубку.
– Ну что? – На Мухе я попробую отыграться. – Свидание
вслепую накрылось?
На том конце провода молчали – только едва уловимый шорох,
как будто на трубку набросили платок или что-то в этом роде…
– Алло! Муха, ты заснул, что ли? Или это вы, Антон?
Я даже не успела договорить, не успела ничего понять, когда
услышала этот глухой, искаженный, совершенно бесплотный голос. Голос,
заставивший меня вздрогнуть.
– PELLIT ЕТ ATTRAHIT. – Прерывающаяся латынь змеей
вползла в мой готовый взорваться мозг, обвилась вокруг шеи, и я почувствовала,
что задыхаюсь.
Трубку мягко положили на рычаг, и, как сквозь толщу воды я
услышала короткие гудки.
Отбой, отбой, отбой…
Pellit et attrahit.
Притягивает и отталкивает. Притягивает добро и отталкивает
зло. Притягивает зло и отталкивает добро. Надпись, которую прочел на груди у
убийцы чудом спасшийся Калью Тамм.
Он показался. Он вышел на тропу.
– Нет! – закричала я. – Нет! Нет! Нет!..
Мой собственный крик, ударившийся о стены рубки, вернулся ко
мне и ударил меня под дых. Он позвонил мне – именно мне, – он знал, что я
здесь, что Муха разговаривал со мной. Он произнес слова нежно, он хотел утешить
меня, сообщить мне о себе.
Он знает, что я знаю о нем.
Конечно же, папка. Она пропала из моего собственного
чемодана, и я сочла за лучшее забыть о ней. Теперь, на исходе ночи, я буду
расплачиваться за это. Я буду сидеть и ждать, пока он не поднимется сюда, чтобы
разделаться со мной так же, как он разделался с Митько. Или еще страшнее, –
конечно же, страшнее… Я судорожно обвела глазами рубку – мне нечем даже
защититься, дура, дура, дура, даже увалень Антон брал с собой нож.
Антон брал с собой нож…
Нет, я не могу здесь оставаться и ждать, пока меня не
исполосуют, как кролика, срежут кожу и бросят ее на один из этих чертовых
гидравлических манипуляторов, заменяющих штурвал…
Почему я никому ничего не сказала, почему он был уверен, что
я ничего никому не скажу?.. Он уже несколько дней знал о том, что я прочитала
папку… Но как он мог ее найти? Почему он решил, что папка может быть у меня… Я
не могу здесь оставаться.
Не могу.
Я оттолкнула кресло от входа в рубку и выскочила на трап. Я
скатилась по нему вниз и увидела Антона. Он неотвратимо приближался ко мне, я
даже заметила легкую извинительную улыбку у него на губах. Времени, чтобы
подняться сюда из кают-компании, у него было достаточно.
Неужели это ты?.. Нет, нет, только не ты.
Я сжалась в комок, страх парализовал меня, я не могла
сдвинуться с места.
– Что с вами, Ева? – спросил он, приближаясь. – Что-то
случилось?
Я всхлипнула. Я знала, что если придет расплата, то она
будет неотвратимой. И я ничего не смогу сделать, ничего…
– Не подходите ко мне! Слышите! Так просто!..
– Да что с вами?! – По его лицу пробежала легкая тень
ужаса. – Что с вами происходит?
– Я знаю, что это вы…
– Конечно, я. Не пугайте меня… Нет, он спокоен, он
чересчур спокоен, никаких следов борьбы.
– Что вы здесь делаете? – Я попыталась взять себя в
руки; я ухватилась за край полыньи, в которую провалилась, и не собиралась
выпускать твердый сопревший наст.
– Ничего. Я хотел… Я просто шел к вам.
– Зачем?
– Хотел узнать, как вы… Там что-то случилось в
машинном. С сепаратором. Макс отправился туда, чинить… Я не хотел оставаться
один.
Я немного успокоилась. Звучит не очень убедительно, но
убивать меня он явно не собирается.
– Идемте, Антон.
– Куда?
– В кают-компанию.
– Я должен вернуться в машинное отделение: Макс может
прийти в любую минуту и наверняка подумает, что я пропал. Как Лаккай.
Ты же только что сказал, что идешь ко мне, следовательно,
собирался пробыть здесь какое-то время. Не очень-то ты последователен, друг
мой. И почему ты так боишься кают-компании?..
– Идемте, – твердо сказала я. – Кажется, там что-то
произошло.
– С чего вы взяли?
