– Вы все врете, – беззвучно сказала Полина.
– Но для любого ребенка родители – это основа его маленького мира, – яростно продолжал Ковальский, не слушая ее. – В этом мире родители не могут быть плохими, это означало бы нарушение основ! Если они что-то делают не так, значит, ребенок плохой! Если они уехали от ребенка, значит, он не заслужил их любви! Он недостаточно старался!
Поднос накренился в руках Полины. Чашка поехала и остановилась на самом краю.
– Так рассуждает любой ребенок, – немного спокойнее сказал Доктор. – Мы-то с вами знаем, что это неверно. Но ребенок не знает. Даже выросший, он не в силах избавиться от страшного наследия – нелюбви своих родителей. Таких детей всегда видно. А знаете, почему?
Он опустился в кресло.
– Молчите? Не знаете… А я вам скажу. Потому что в жизни всего можно добиться. Абсолютно всего! Кроме любви родителей. Это невосполнимая потеря! Вы понимаете, какая трагедия заключена в этом слове? Не-вос-пол-ни-мая! Можно обзавестись заботливым супругом, любящими детьми, можно стать богатым и знаменитым – все возможно! Но если родители недолюбили ребенка в детстве, этого уже не исправить. Любви все равно не хватает. И эту жажду не утолить ничем.
Анжей поднял глаза на застывшую девушку.
– Именно это я имел в виду, когда говорил, что по вам видны детские травмы. Вы отчаянно нуждаетесь в любви. Вы из тех женщин, которые пойдут на любые жертвы ради того, чтобы их любили. И будете тянуться к мужчинам старше себя, потому что они воплощают отца. Того, который вас бросил.
Анжей поднес трубку к губам и выпустил целое облако дыма.
Полина глубоко вдохнула – и выдохнула. Внутри что-то скулило и плакало, как щенок, запертый в комнате. И почему-то саднило горло.
– Вы закончили? – Голос у нее дрожал, но слез, слава богу, не было.
Ковальский пожал плечами.
– А теперь послушайте меня, – сказала Полина и медленно направилась к столу. – Я не разрешаю вам больше ничего про меня рассказывать. Вам ясно? Препарируйте кого-нибудь другого. Тренируйтесь на ваших гостях, на Василии, на садовнике – на ком угодно, но только не на мне! Не смейте рассказывать мне о том, какая я идиотка. Потому что я, черт возьми, и без вас это отлично знаю!
Долю секунды Анжею казалось, что сейчас она грохнет поднос об стол. Он даже услышал звон разлетающейся вдребезги чашки.
Но Полина протянула руку, взяла со стола забытую чайную ложечку и положила рядом с блюдцем. Развернулась, точно робот, и пошла прочь из кабинета.
Голос Ковальского догнал ее в дверях. Полина ожидала разноса, может быть, даже увольнения. Но услышала совсем другое.
– Бедная моя девочка, – сочувственно проговорил Доктор. – Вы так ничего и не поняли.
Полина вышла и аккуратно прикрыла дверь. С каменным лицом отнесла поднос на кухню, поднялась к себе наверх.
Но в комнате самообладание оставило ее. Она опустилась на диван и беззвучно расплакалась.
* * *
Вечером Полина помогала Кларе Ивановне в столовой. Повариха бросила сочувственный взгляд на ее опухшее лицо, но ничего не сказала. Девушка была благодарна ей за молчание.
«Нужно выдержать ужин», – твердила она про себя. Господи, если они опять начнут ссориться, она закричит.
В кармашке заиграл телефон.
– Полина, жду вас в библиотеке, – сказал Ковальский и отключился.
Видимо, она изменилась в лице, потому что добросердечная Клара Ивановна заботливо дотронулась до ее руки:
– Ничего, Полина Аркадьевна… Вы идите, я тут справлюсь.
Девушка бросила на нее беспомощный взгляд.
– Не съест же он вас! – вдруг шепотом сказала повариха. Но уверенности в ее голосе не было.
Полина выдавила жалкую улыбку.
Перед дверью библиотеки она постояла, набираясь храбрости. За спиной звучно пробили часы, напоминая, что медлить не стоит.
Увидев девушку, Ковальский отложил книгу и поднялся.
– У меня для вас кое-что есть, – как ни в чем не бывало сказал он. – Возьмите.
И протянул раскрытую ладонь.
На ладони лежал ключ. Черный металлический ключ со стержнем-трубочкой.
В детстве Полина мечтала о похожем ключике. В него можно было свистеть, прижав конец трубочки к нижней губе. У многих мальчишек в их дворе были такие. Когда затевались «казаки-разбойники», оголтелый свист вспарывал воздух старого двора. Эхо билось между стен, как пойманная в силки птица, и старушки ругались и грозились отобрать «свистульки».
– Возьмите, возьмите, – поторопил Ковальский. – Это ваш. Уверен, он вам пригодится.
– Спасибо… – Полина неуверенно взяла ключ.
Ковальский погрузился в кресло и, казалось, сразу забыл про экономку.
Подарок был гладкий, как обкатанный морем камешек. И приятно холодил пальцы. Он был как кусочек детства, как осколок памяти, отлитый в виде ключа.
– Это один из тех самых ключей? Ваших?
Анжей, уже уткнувшийся в книгу, поднял голову.
– Что? Ах, да. Из тех самых.
– Но они же стоят денег! – слабо запротестовала Полина.
– А я вам его дарю.
Девушка хотела возразить, но Анжей сердито прикрикнул:
– И не вздумайте спорить! Никогда не отказывайтесь от подарков. Только ограниченные люди думают, что это вас к чему-то обязывает. Ничего подобного! Подарки обязывают в первую очередь дарителя. Сделав вам что-то хорошее, он вынужден относиться к вам хорошо. И потом, вы ведь не хотите меня обидеть, правда?
Полина не хотела.
– Тогда берите и пользуйтесь на здоровье.
– Спасибо!
– Пожалуйста.
И тут в памяти Полины всплыли слова, услышанные совсем недавно:
«Чем сильнее человек волнуется, тем беззащитнее становится. И тем точнее я могу подобрать ключ».
– Вы нарочно это сделали! – воскликнула она.
– Что сделал? – удивился Ковальский.
– Вы… – начала Полина.
И осеклась. «Вы заставили меня страдать» – звучало до ужаса напыщенно. Так могла бы выразиться героиня плохой мелодрамы. А других слов Полине не удавалось подобрать.
– Вас ждет Клара Ивановна, – напомнил Ковальский.
– Да-да…
Полина крепко сжала ключ в кулаке и вышла.
Но направилась не в столовую, а в свою комнату.
Оказавшись одна, прижала ключ к губам – и тихонько подула в него.
Раздался сиплый прерывистый свист. Совсем некрасивый. Как будто ключ был давно простужен и хотел не свистеть, а молока с медом.
Но от этого звука в памяти Полины ожил летний двор с тополями, насквозь простреленными солнцем, и запах нагретого асфальта, и крики мальчишек, перемежавшиеся с воробьиными воплями. Скрипнули старые качели, и со счастливым восторгом засмеялся ребенок, взлетающий на них в небеса.
