У меня не нашлось сил на ответ. Якоб подумал и добавил:
– И не забудь: ты заплатишь лишь за то, чтобы обладать им! – Он помахал передо мной книгой, крепко сжимая ее двумя руками. – Но не за то, чтобы я помогал тебе найти ключ к тому, что в ней записано.
Он скрылся в глубине дома, а я остался, проклиная и себя, и его. Надо было вырвать у Якоба книгу и бежать, бежать не оглядываясь, пока он не поднял тревогу! Я спрятал бы свое сокровище, и никто не поверил бы словам полоумного старца, что живет в полуразрушенном жилище и не пускает к себе никого, кроме кухарки.
Теперь же, вместо того чтобы мчаться прочь из его развалин, я сижу, прислонившись к холодной каменной стене, и слушаю шумные удары своего сердца. Но кто мог знать, что старик окажется так силен?! Я забыл о том, что он не так стар, как кажется, и в этом заключался мой промах.
Но что толку грызть себя? Я поднялся и поплелся домой, пребывая в самом мрачном расположении духа.
Когда я вернулся, меня ждало письмо. Джон Ди извещал своего «друга и помощника» Эдварда, что вскоре собирается покинуть поместье и, с Божьей помощью, добраться до Праги. В Праге, писал Джон, он намеревается обсудить с императором кое-какие вопросы и надеется, что может рассчитывать на мое содействие.
Я испытал смешанные чувства, прочтя его послание. С одной стороны, присутствие Джона сейчас, когда я пытаюсь выкупить манускрипт у старика, мне совсем некстати. Но при том я был бы рад, если бы мог поговорить с ним о Якобе и получить его совет, конечно же, ни слова не сболтнув о золоте! Уж что-нибудь я бы придумал…
Меня озадачила лишь просьба содействия и упоминание о Рудольфе. Озадачила – и насмешила: Джон со свойственной ему самоуверенностью писал в таком тоне, словно правитель ежедневно захаживает к нему на чай. Фамильярности с власть имущими мой друг научился при английском дворе, но то, что прощала ему Елизавета, мог не простить Рудольф, последнее время гневающийся на всех и вся.
* * *
Остаток дня я провел в размышлениях, как же завладеть рукописью. Я перебирал и отбрасывал один способ за другим, пока меня не осенило: Молли! Она уже знает о книге, а значит, можно не опасаться, что ей взбредет в голову разболтать кому-нибудь тайну Якоба и мою. К тому же она предана мне. Конечно, приказ придется ей не по душе, но я знаю, как сделать женину податливой. И если вы думаете, что я веду речь о розге, то ошибаетесь.
На следующее утро, как только Молли появилась в башне, я не дал ей приняться за уборку. Вместо этого крошка отправилась в мою постель, где я решил разнообразить наши обычные забавы и показал ей то, чему еще в юности научила меня одна портовая шлюха, к которой меня занесло по молодости и дури. Молли – пылкая бабенка, и я рассчитывал, что она оценит мои старания.
После того как мы закончили и она привела себя в порядок (посматривая при этом на меня странновато), я вручил ей заранее приготовленный кошелек, который купил накануне возле моста, где рынок. В кошельке лежали три золотых монеты. Не скажу, что Молли прыгала от радости – скорее, моя щедрость удивила ее. Но кошелек она прибрала так живо, что я даже не успел заметить, как он исчез в складках ее юбки.
Я не сразу приступил к делу: сперва дождался, пока она соберет рассыпавшиеся волосы. Она проворно убрала их под чепец и вновь превратилась в благонравную служанку, которую выдавал лишь блеск черных глаз да румянец на щеках. После этого я заговорил с ней о Якобе: мягко, но твердо приказал, чтобы завтра же она забрала книгу и вынесла мне. Я обещал ждать ее в зарослях сада. Про вознаграждение я договорить не успел: Молли вскочила со стула и замотала головой с такой силой, что чепец едва не слетел с нее вновь.
– Не просите меня об этом, ни за что не просите! Я не прикоснусь к этой книге! – твердила она, не желая слушать ни слова.
Я сперва прикрикнул на нее, затем заговорил ласково, пытался увещевать и так, и эдак – служанка оставалась непреклонна. Со злости я обругал ее и пригрозил выгнать – но и тогда она не смягчилась. Воровать грешно, талдычила она, а украсть проклятую книгу – грех вдвойне! Ее нужно сжечь! Господин Якоб и прежде был со странностями, а теперь и вовсе сошел с ума: говорит непонятно с кем, целыми днями не поднимается из кресла – того гляди, прирастет к нему. Одно хорошо: кажется, он превратил обратно в камни все то золото, что досталось ему с помощью колдовства. И слава богу, потому что оно приносит одно несчастье!
Устав слушать, я велел ей замолчать, но Молли угомонилась нескоро. «Черт бы побрал всех баб с их трусостью и скудоумием!» – подумалось мне, когда она ушла.
Мой замысел провалился.
* * *
На другое утро я чуть свет бросился к дому Якоба. Меня влекло к моему манускрипту – я уже привык в мыслях считать его своим! Это становилось похоже на умопомрачение, и я начал подозревать, что Якоб потерял рассудок не только из-за тех препятствий, что когда-то встали на его пути к книге.
Но мне было все равно. Тайна, сокрытая в рукописи, не давала мне покоя. Ночью, проворочавшись без сна, я придумал вот что: нужно попросить Якоба показать мне книгу еще раз. У меня отменная память – я стану запоминать каждую страницу и переносить ее на чистый лист, и так, постепенно, страница за страницей, скопирую всю рукопись.
Я, конечно же, предполагал, что столкнусь с большими сложностями. Но первые же слова Якоба показали, что я снова недооценил старика.
– Отныне ты не увидишь ее до тех пор, пока она не станет твоей, – сурово сказал он, когда я появился перед ним. – Ты не заслужил это право.
И сколько я ни умолял его, он был непреклонен.
Конечно же, как только старик удалился в спальню и запер дверь, я предпринял попытку обыскать дом. Но бесплодность ее мне стала ясна почти сразу: среди груд хлама, которыми были завалены комнаты, казалось невозможным найти и более крупный предмет! А ведь имелся еще подвал, и, кроме того, две запертые двери, которые вели неизвестно куда… В тот день я окончательно осознал, что никакая уловка не поможет мне выманить рукопись у старика. Он продаст ее, как и намеревался, и я вынужден буду играть с ним в эту игру по его правилам, не по своим.
Я покорно дождался, пока Якоб выйдет из спальни, чтобы сообщить ему, что согласен на его условия. Но я вновь жестоко просчитался! Ибо старик, увидев меня, поднял крик, схватил прислоненную в углу сучковатую палку и погнал меня по всему дому, размахивая ею и крича о соглядатаях. Он брызгал слюной, выкрикивал ругательства, а в прибежавшую Молли кинул треснувшим блюдом, некстати подвернувшимся ему под руку. Угомонился Якоб лишь тогда, когда я исчез из поля его видимости, спрятавшись за створкой рассыпающегося пыльного шкафа. Похоже было, что ум его в больном состоянии вмещал лишь то, что видели глаза, и это давало мне надежду на передышку.
Но когда я, спустя долгое время, попробовал показаться перед Якобом, старик вновь не узнал меня. Вернее, он не узнал Йозефа. Мой облик ему ни о чем не сказал, и алхимик молча смотрел на меня одним глазом, покуда я излагал ему цель своего визита, а затем зажмурился и захрапел, не бросив мне ни единого слова. Я покинул «Хромое Копыто» ни с чем.
